Часть 2

Иссушенная, коричнево-красная поверхность, испещренная мириадами ветвистых трещин, была безнадежно мертва. Ее нельзя назвать землей, многие тысячелетия здесь не было даже намека на воду, а значит, не могло быть и жизни. И пыли здесь не было, ее выдули и унесли в небытие древние ветры, которые сами давно уже стали частью этого самого небытия. Небом здесь считалась неопределенная серая хмарь, не низкая, но и не высокая, без линии горизонта, уничтожающая любые представления о расстоянии. Та же штука творилась и со здешним временем. И время, и пространство если и не умерли еще, то впали в глубокую безнадежную кому.

Раньше хотелось пить. Когда это было? Может, вчера, а может, и месяц назад. Ночи здесь не сменяли дни, ни солнце, ни какой-то другой признак не указывал на то, что ты находишься в реальности. Единственным свидетельством существования были ноги и руки, они отчего-то продолжали размеренно двигаться, наматывая на усталые ступни потерявшие смысл кары и данны. Серая хмарь крошилась и осыпалась высохшими листьями, сталкиваясь с движущимся телом.

Думать было трудно. Вначале тишина и пустота наполнялись образами прошлого, бесконечной чередой воспоминаний. Их было так много, что весь пустующий безжизненный мир вокруг был наполнен до предела картинами недавних событий, ощущениями и чувствами, знаниями и размышлениями, бушующей болью.

Синее свечение; паутина органики; бескровное тело - каждый изгиб, каждая черточка до отчаяния знакомы, до крика любимы - родинка под левой грудью, маленький шрамик на локте, она получила его еще в детстве, сорвавшись с дерева; родные глаза, сейчас безучастно закрытые, родные губы, чистый лоб и...

Молодые розовенькие чешуйки уже стали покрываться первым серебром.

Она исчезла вот уже как два месяца, он узнал об этом лишь десять дней назад. Он догадывался о том, что с нею может быть, но не мог, не хотел верить. И вот увидел ее своими глазами. В ледяном объятии саркофага.

Его прислали в дом Саланахапета за чем-то, о чем он сразу же забыл.

Он схватил первое попавшееся под руку, что потяжелей. Подвернулся большой сканирующий бион, от удара он расплющился и потек мерзкой желтой кровью. Стеклянный гроб, переваривающий Нгинириизу, оказался куда более крепким чудовищем.

Злобная мерцающая ледяная синь, печальное неживое лицо возлюбленной и растекающаяся по жемчужной поверхности ядовитая желчь.

Кажется, потом появился хозяин. Сард не помнил, что кричал, хотелось бы, чтобы это были крепкие и действенные проклятья. Он дрался озверело, так что даже аннунак не сразу с ним справился. Его скрутили, только когда подоспели оперативно вызванные байрумы.

Потом Сайр, да пожрет его небо. Да пожрет оно всех дьявольских богов и богинь этого безумного чудовищного мира. Пусть они пожрут друг друга. Будь проклят Рам во веки веков, вместе с его верными слугами.

Сайр Хакф, изысканно усмехнувшись, сообщил, что Нгинириизу погубил он, Сард. По правилам, неизвестным рядовым рамонам, дабисту, имеющая постоянную связь, длящуюся более семи лет, подлежит уничтожению. Или костер, или виварий. Ей достался виварий. Игиг проклинал первого жреца, а тот смеялся, как безумный, его забавляла эта ситуация, у него было так мало настоящих развлечений.

Несколько месяцев Сард просидел в змеином рву, казалось, о нем забыли. Но вот пришел просветленный Сайр Хакф, кинул узнику серебряную флягу и повел его к порталу...

Сначала Сард пытался понять, чем вызвано такое решение первого жреца по отношению к взбунтовавшемуся игигу, к тому же не достигшему еще возраста претендентов на звание аннунака. Правдоподобной была лишь одна версия - это такой замысловатый способ убийства. Но от чего-то он был все еще жив. Фляжечка оказалась с секретом: воды в ней хватило на много месяцев, и утоляла она не только жажду, но и любой голод; иссякла волшебная водичка, вероятно, совсем недавно, точно Сард не знал, он потерял счет времени. Да и было ли оно здесь, это время?

Здесь не было никаких опасностей. Если не считать его самого. Память и боль были почище любого дракона, Сард мечтал о безумии или смерти. Но ни то, ни другое не давалось. Он просто шел вглубь каменистой пустыни, терзаемый мыслями и чувствами. Постепенно их оставалось все меньше и меньше. Сначала это было почти не заметно, потом Сард обнаружил, что какой-то эпизод или мысль, проходя через топку освобожденного от всех забот сознания, растворяется и исчезает в окружающей хмари. Не то что бы он терял память, нет, вся его жизнь, все его чаяния, заботы, страдания и радости занимали свое место в его существе, но они как бы меркли, становились блеклыми и призрачными. Они теряли свое значение, и было непонятно, оставался ли при них прежний смысл, или с ним произошло то же, что и с окружающим временем.

Душа стала такой же сухой и ломкой, как этот воздух. Вместо сердца едва приметно ощущался маленький жесткий комок, внутри которого засела тупая колючка боли. В голове было так же мертво и тихо, как снаружи. Только одна вялая мысль снуло шевелилась на краешке сознания: почему он не хочет пить? Что бы ни происходило с его духом, но тело же было живо. Или уже нет? А впрочем, какая теперь разница? Сард сел на большой сморщенный валун и обхватил голову руками. Не то чтобы он устал, просто ему захотелось присесть, и он обрадовался тому, что все еще может хотеть. Этот факт вселял надежду, правда, непонятно на что. Далеко не сразу до него дошло, что в окружающем его постоянстве появился новый звук.

- Сард. Са-ард. Сссард. Сард! - мужчина огляделся в поисках источника писклявого тонкого голосочка, что звал его по имени.

- Сард, старина, да не верти своей глупой башкой - отвалиться. Сюда смотри, вниз. - Сард сделал, как ему сказали. У его запыленных разбитых сандалий оказалась небольшая зеленая ящерка с блестящими бусинками глаз и раздвоенным языком, который стремительно выпрыгивал при каждом слове странного существа. “Только этого еще не хватало, - подумал он, - до сих пор как-то удавалось обойтись без галлюцинаций”.

- Сам ты - галлюцинация, - обиделась ящерка, - с тобой по-человечески, а ты из себя придурка корчишь.

Сард хотел спросить о том, что же тогда оно такое, если не галлюцинация, но у него не вышло - спекшиеся губы не разлепились, а вместо звука в горле родился шелест, наждаком ожегший иссохшую гортань. И тут человек понял, как же отчаянно он хочет пить.

- Не напрягайся, - посоветовала бойкая собеседница, - все равно ничего не выйдет. А насчет воды ты прав, сдохнешь скоро, если не промочишь горло. Эх, сейчас бы ледяного виноградного вина, а? Какое ты больше любишь: белое или красное? - Ящерица хитро сощурилась, а у Сарда судорожно сжалось горло, причинив боль. Гостья же продолжала все в том же нагло-доброжелательном тоне:

- Ну че расселся, хвост откинуть, что ль, решил? Так ты не ящерица, у тебя новый не вырастет, - и, как бы комментируя свои слова, маленькая рептилия легонько щелкнула хвостом по разбитому большому пальцу ступни мужчины. Потом, быстро прокружившись вокруг себя раза три, стремительно взобралась по изодранному в клочья жреческому лахумасу. Сард скосил глаза, это в общем незатейливое движение едва не угробило его окончательно.

- Сказано ж тебе, не суетись, - холодный язычок животного щекотал мочку уха жреца. Ящерица потопталась у него на плече, как бы проверяя что-то, потом сказала:

Сказала и исчезла, будто и не было ее вовсе. Сард молчал. То есть он не только не говорил ничего, но и не думал, продолжая сидеть все в той же сгорбленной позе со скошенными глазами. Если бы там оказался сторонний наблюдатель, он бы сказал, что со жрецом приключился транс, в котором он и пробыл довольно долгое время.

Но вот его внимание привлекло движение, возникшее на самой периферии зрения. Сард очень осторожно, памятуя предыдущий опыт, вернул глаза на место, а потом повернул голову: На ближайшем щербатом холме обнаружилось колесо! Только это было не колесо деревенской телеги, а рамонское колесо, тот знак, что носят только аннунаки. Он отличался от прочих рамонских знаков большей изящностью и вычурностью. Только такие знаки обычно были размером с сомкнутые большой и указательный пальцы, а это было с натуральное колесо. Насколько можно судить на взгляд, оно было сделано из чистого золота, тускло поблескивающего в серой вязкой хмари.

Внутри правильной окружности располагался восьмиконечный “цветок”, остренькие кончики его лепестков были повернуты по движению солнца, в центре был круг меньшего размера, в нем - глаз в треугольнике, это око Рама. Сейчас этот глаз стремительно вращался, следуя за движением солярного колеса, его взгляд казался тяжелым и жутким. Сарду стало страшно, он зажмурился, пытаясь совладать с собой, тогда он услышал звук. Больше всего это было похоже на многократно отраженные стеклянным эхом размеренные удары хлыста. Под высохшую, обожженную кожу пробрался липкий запредельный ужас. Он открыл глаза - колесо было на месте, оно замерло в нерешительности на вершине холма, жуткий глаз, оказавшийся повернутым вертикально, сосредоточенно разглядывал жреца. Постояв немного, колесо качнулось несколько раз и, развернувшись на сорок градусов, покатило прочь от застывшего в испуге человека. Сард сморгнул. Колеса больше не было. Он с трудом поднял отяжелевшие руки к глазам, потер их, стало больно. Огромным усилием он поднял себя на ноги, изможденные затекшие члены почти не слушались его, но он все же сумел заставить себя двигаться. Он пошел в направлении, указанном жутким фантомом. Но кто из них был реальнее?

Еще несколько раз ему встречался странный обитатель пустыни. Колесо появлялось всякий раз, когда он был уже готов сдаться, и снова и снова он находил в себе силы двигаться дальше.

Двигаться дальше. Главное - двигаться дальше.

СКОЛОПЕНДРА

Перед ним была огромная, взмывающая вертикально в небо, синяя скала. Высотой в пять-шесть взрослых пальм, шириной в одну; форму она имела строго прямоугольную, но поверхность ее не была однородной, множество разнообразных геометрических наплывов и рельефов, составленных, в свою очередь, из еще более мелких частей; но в целом складывалось впечатление монолитности и мощи.

В этом невероятном месте чувствовалось огромное магическое напряжение. Вернее сказать, каждая частичка пространства была щедро напоена самой первоклассной магией, да и само пространство казалось густым, как бы сложенным в несколько слоев, время стало бить живым источником. Если говорить об источниках, то тот, в котором только что выкупался Сард, был всем источникам источник. Будто он был артерией гигантской жизненной энергии всей вселенной, которая на минутку выскочила с поверхности этой захудалой планетки, чтобы только взглянуть одним глазком на заплутавшегося человечишку и, нырнув в глубины галактики, отправиться дальше по своим делам.

Впрочем, Сард допускал, что все его ощущения были очень субъективными и вызванными лишь усталостью и долгой жаждой. Но после довольно длительного блаженного отмокания в хрустальных струях мужчине пришлось признать все же, что источник и вправду волшебный - чем больше он пребывал в нем, тем яснее и огромнее становилось его сознание. В его голову затекли неспешно сначала его жизнь, потом жизнь всего Маифа за все его восемь тысяч лет; потом туда вползла и властно расположилась уже вся планета, а далее и целая планетарная система, и система миров.

Сард сдался, он понял, что его сейчас засосет безвозвратно, и он уже не сможет выбраться из этой дьявольской ловушки. Мелькнула мысль: а ведь, наверное, поэтому и не возвращаются большинство ушедших в Немую Пустыню.

- Ну, не скажи. Конечно, немало придурков становится добычей именно этого ручья. Но большинство просто не доходят сюда.

Это была давешняя подружка жреца - изумрудная ящерка, она лениво разлеглась на голубом нефрите, греясь в ласковых солнечных лучах.

- Привет, милая. - На этот раз Сард и не думал удивляться, он выбрался из широкого русла хрустального ручья, с его смуглого поджарого тела стекали искрящиеся алмазами струи. - А скажи ты мне, э-э… Как к тебе обращаться?

- Д-да, с тобой непросто. Давай попробуем сначала. Меня зовут Сард.

- Етишкин кот, удивил он меня, - бесцеремонно перебила его ящерица и прыгнула вдруг в глубь ручья, скрылась на мгновение из виду и возникла вновь на белом барашке пены, но уже в виде рыбки. То есть Сард мог поклясться, что это та самая ящерка, но сейчас она была рыбкой, симпатичной такой, с длинным радужным полупрозрачным хвостом. - Ну-с, я вас внимательно слушаю, - продолжила она как ни в чем не бывало, всем своим видом выражая самое заинтересованное внимание.

- Хорошо, договорились, я буду называть тебя Сколопендрой. - Сард решил ни за что не уступать.

- Это почему еще? - подозрительно поинтересовалась рыбка или кто она там была.

- Потому что характер у тебя как у Сколопендры.

- Ой, чья б мычала, тоже мне праведник нашелся.

- Однако, в отличие от некоторых, хорошим манерам хоть обучен, - пробубнил себе под нос мужчина, пытаясь устроиться поудобней на мокром клочке лахумасу.

- Что, что? Не нравятся мои манеры, ну и пожалуйста, могу и уйти. – Рыбешка собралась было вильнуть хвостом, но не тут-то было, Сард поймал ее в магические силки и, надо отдать ему должное, весьма искусно, хотя прежде ему никогда не доводилось проворачивать подобные фокусы.

- Э, нет, теперь ты так просто не уйдешь, Сколопендрочка ты моя яхонтовая.

- Во-первых, я не яхонтовая, а нефритовая, соображать надо. А во-вторых, так-то ты на добро отвечаешь? И не стыдно тебе, ведь большой уже, и в ясельки не ходишь.

- Ну не обижайся, - Сарду очень хотелось найти общий язык с этим странным созданием, имеющим ко всему прочему еще и дурной характер, - Я отпущу тебя, только обещай мне, что ты не убежишь. Я очень благодарен тебе за помощь, но и ты меня пойми, сколько времени я не знал, живой я или мертвый, а теперь ты опять хотела сбежать и оставить меня без ответов на все мои вопросы.

- Хорошо, хоть не три желания тебе исполнить. Ладно, давай отпускай, не уплыву я. Все настроение испортил, так хотела искупаться по-человечески, а теперь сиди в его сопливой сеточке, прямо как килька несчастная. Ну че вылупился, задавай свои дурацкие вопросы, да пойду я пообедаю, у меня в животе урчит.

- Че? Нет, мы так не договаривались, мало того, что спасать этого придурка приходится от смерти неминучей, а теперь его, засранца, и корми еще. Не, ты совсем обнаглел, а дальше в постельку запросишься, да?

- Ох, Сколопендрочка моя, сдается мне, что большая часть рамонов через тебя не вернулась из пустыни, заговорила ты их насмерть.

- Сам дурак, - Сколопендра выпрыгнула на берег и вновь обернулась ящерицей. - Хотя, может, и не такой уж. Ладно, спрашивай, чего хочешь узнать.

- Ну, например, откуда здесь вода, да и солнца я что-то раньше не видел. Что это вообще за место и что мне делать?

- Ну ты и вопросы задаешь, у тебя вообще все дома? Давай так: ты сначала определишься, зачем сюда пришел, а потом, исходя из твоей концепции, и поговорим.

- Я, между прочим, сюда попал не по своей воле, мне ваша дрянная Немая Пустыня до ракшаса.

- Ах так, ну и сиди тут сам со своей гордыней. Подумаешь…

И Сколопендра пропала без следа, как в первый раз. Сард повздыхал немного, потом, забравшись в тень большого валуна, решил вздремнуть. Когда он проснулся, солнце было все так же в зените. Он попил воды и стал звать свою давешнюю гостью, хотя, быть может, именно она здесь и была настоящей хозяйкой.

- Сколопендрочка, ты где, малышка, покажись, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть, я ведь действительно здесь не по своей воле. Не бросай меня, пожалуйста, я не знаю, что без тебя делать.

- Бедненький мой, - Сколопендрочка объявилась снова ящеркой, - На-ка вот, поешь. – На большом валуне, под которым спал рамон, рядом с ящеркой обнаружился целый поднос с фруктами, вином, маисовыми лепешками, там даже был солидный кус жареного мяса. - Иди, покушай. Ты ведь, почитай, целый год маковой росинки во рту не держал.

Сард не заставил себя долго уговаривать, и, уже засунув в рот кусок мяса, спросил, шамкая:

- Неужели целый год уже? А как же я не умер с голоду-то?

- Водичка-то сайровая из этого источника. - По лицу Сарда пробежала тень при упоминании о Сайре. - Да ты не хмурься ты. Кушай вот, да разговаривать будем.

Когда рамон насытился, он заговорил серьезно и твердо:

- Я уже понял, что ты не расскажешь ничего сама, а ответишь лишь на правильно поставленный вопрос. Я искал этот вопрос. Давай пока оставим в стороне мою персону и подумаем о том, зачем сюда вообще ходят рамоны. Сюда приходят игиги для того, чтобы стать аннунаками. Чем отличаются последние от первых? Свободами, возможностями, но эти вещи вряд ли зависят от Немой Пустыни. А тогда что? По чистой случайности я достоверно знаю о порталах, хотя, конечно, догадываются о них все, я имею в виду рамонов. Из этого следует, что правильный вопрос будет звучать так: скажи мне.. м-м, госпожа Сколопендра, в чем сущность измерений? Так?

- Браво! И не смотри, что так молод, я в восхищении. Тебе сразу ответить, или ты еще хочешь что-то сказать?

- Хочу. Я так понимаю, что это место находится в другом мире по отношению к моему, а значит, в любом случае выйти отсюда можно только через портал. Выходит, этот вопрос мне все равно придется задать. Но может статься и так, что после того, как я получу на него ответ, я уже не смогу ничего спросить. Верно рассуждаю?

- А еще может быть, что выход отсюда в Маиф в качестве аннунака - это не единственная возможность. Это тоже верно?

Прежде чем ответить, ящерка помедлила, а потом проговорила степенно, глубоким певучим голосом без тени всегдашнего кривляния:

- Быть может, ты и есть тот, кого я так долго жду. Ну что ж, давай не будем терять времени понапрасну. Оно имеет здесь самые подвижные качества, оттого и намного ценнее. Сначала все остальное, потом сущность измерений.

Итак, пред Сардом возвышалась высокая, узкая скала, переливающаяся всеми оттенками синего и сиреневого. Чем ближе он подходил к скале, тем живее она казалась. Скала мерно вибрировала, от нее исходил ровный гул, дробивший окружающее пространство на мириады звенящих колокольцев. Жрец увидел, что весь ее сочный цвет составляется из множества рисунков, причудливо переплетающихся и плавно текущих по всей поверхности. Большей частью это были разнообразные эллипсоиды, концентрические окружности и магические знаки. Некоторые из них рамон узнавал, но конечный смысл арабесок, вертящийся на острие сознания, все же ускользал, оставляя человеку лишь чувство глубокой гармонии.

Сначала Сард увидел, что арабески состоят из равных прямоугольных объемных кусочков, каждый из которых был не больше человеческого глаза. Именно изнутри этих частичек и исходила колоссальная жизненная сила. И кто-то объяснял ему на грани шепота:

- Скала - это вселенная, та ее часть, что может быть постигнута сознанием человека. Каждый камешек - один мир, вернее, большая система миров, помещающаяся в измерении с едиными пространственными и временными характеристиками. В твоем случае это та галактика, где обитает ваша звезда. - Нельзя сказать, что разъяснение происходило на каком-то конкретном языке, просто понятия укладывались в голове рамона аккуратно и ровно, как клетки в живом организме, неся с собою весь комплекс своих параметров. Параллельно с простыми символами и представлениями в голове Сарда проносились вереницы сложнейших математических расчетов и совершенно невероятных формул, отображающих различные процессы и явления. Он лишь мимоходом удивился: я не знаю ни этих наук, ни этой математики, однако как все отчетливо и ясно понимается.

Меж мирами были промежутки; в скале они представляли собой коридоры, не толще пальца, наполненные вибрирующим воздухом. Откуда-то возникла Сколопендра, на этот раз она была маленькой зеленой птичкой - колибри, она свободно пролетала по коридорам со всех сторон; Сард подошел вплотную к скале, чтобы понаблюдать за ее маневрами в толще сооружения; сквозь щели отчетливо просматривалось небо и с обратной стороны, и сверху. Эти щели были узкие и безнадежно высокие, во всю высоту скалы; или ширину; их были миллионы.

А потом Сард увидел, что все объемные частицы стремительно движутся, скорость была так велика, что для человеческого глаза создавалось ощущение статичности. Сила инерции этого движения удерживала все грандиозное сооружение в незыблемом равновесии. Система выглядела просто и ясно. Сарду предложили войти внутрь. Он стал меньше Сколопендры, точнее, от него осталось одно зрение; если бы сейчас у него спросили, как его зовут, он бы не ответил; он даже не помнил о том, что он человек.

Путешествие по сквозным коридорам было захватывающим; они превратились в порядочные скалистые ущелья; отчетливо просматривалась шероховатость их фактуры, вблизи они казались полупрозрачными; тончайшие, ярко выраженные оттенки голубого, синего, где-то зеленого, лазурь, бирюза, нефрит, ляпис-лазурь, малахит, разнообразные оттенки турмалина, аметист - да это же смальта, просто смальта, это кусочки драгоценной мозаики, мозаики Бога.

Ему захотелось войти в какой-нибудь из миров.

Возникло предупреждение. Пока ты не вошел никуда, ты принадлежишь этому миру. Войти просто, но подумай, сможешь ли ты вернуться обратно.

И тут он осознал всю чудовищность ловушки: все миры движутся. Они движутся с постоянной скоростью, твердо сохраняя дистанцию. Казалось бы, запомни координаты своего мира и путешествуй. Но все миры находятся внутри прямоугольника, они движутся по прямым, следовательно, наступает момент, когда они поворачивают.

Очевидно, что, находясь вне системы, можно создать математическую модель (быть может, именно внутри такой модели он сейчас и находится), но вычислить координаты можно, лишь находясь снаружи. Внутри системы это невозможно.

Отсюда и порталы: кто-то, кто находится снаружи, вне системы, проложил для тебя фиксированные дорожки, их набор ограничен; если же ты вырвешься сам, то никогда не вернешься, сгинешь среди миров. А кроме того, то, что ты сделал это по своей воле - лишь иллюзия, потому что твоя бренная плоть, что приносит тебе столько радостей, всего лишь тлен, и она не может существовать в условиях другого мира, и она не может существовать в условиях пятого измерения - того коридора, где ты сейчас находишься, места, где отсутствуют сами понятия каких бы то ни было измерений. Когда нет ощущения времени, с этим еще можно справиться, но когда нет и пространства, что делать с этим? Когда нет ни прошлого, ни будущего, ни настоящего, или когда человек не различает их - это просто безумие, но когда нет пространства, что это означает? Все твои тонкие тела потому и тела, что занимают некоторый конечный объем. Что прикажешь занимать им в условиях беспространствия? Но ведь аннунаки вполне физически путешествуют при помощи порталов. Вот то-то и оно, что при помощи порталов. Кто их создал? Говорят, что Рам. Нет. Рам - бог Маифа и только Маифа, на материке другие боги, хоть и похожие, а значит, Рам часть системы, он внутри. Тогда кто? И этот кто-то, чье имя людям знать не дано, создал пути и открывает их понемногу для тех, кто… Кто что?

А вернусь ли сейчас я? Быть может, сунуться в первый попавшийся мир и забыть проклятый Маиф. Быть может, тот, кто все это сотворил, позволит мне это сделать?

Как ты думаешь, чем они отличаются один от другого?

Отсюда они разные по цвету, это разные драгоценности. А если я войду внутрь, то я стану частью системы, ибо только так возможно мое существование внутри нее, и тогда… И тогда не будет никакой разницы, потому что я не смогу ни понять ее, ни даже почувствовать. Значит, все миры одинаковы. Какой же тогда смысл в этом выборе?

Только в одном из миров есть Нгинирииза. Моя. Настоящая. И никаких ракшасовых подобий!

Что ж, иди. Вход через крест. Измерение открывается по кресту.

И раскрылось пространство, вдоль и поперек, вывернулось через точку отсчета, которой стал Сард. Только он еще не вспомнил, что его так зовут. Но он понял, что выпал у соседнего со своим домом рукава галактики; где-то позади пожаром полыхало сонмище звезд, плотно собранных и кичащихся своей яркостью; а впереди, на скромном фоне разряженного космоса маячил бледненький виток периферии. И где-то там, средь чуть мерцающей пыли, была одна лишь маленькая звездочка, и рядом с ней одна планета.

ЛЕСНОЕ ЦАРСТВО

Раззолоченный звездным мерцанием небесный шатер укрыл ласковой своей темнотой веселящийся лесной народ. Зеленоватая лунная дорожка делила искристую гладь пруда надвое, взад-вперед сновали лодки, увитые плющом и украшенные цветами, оставляя после себя запах сандала, переборы цистр и кимвалов и радостный смех. На дальнем берегу горели два больших костра; их рваные отсветы выхватывали из темноты странные, порою жуткие, танцующие фигуры - это все были люди, но не такие, как все: то мелькнут два легких крыла, то щелкнет змеистый хвост, а то и копыта покажутся. То ли это причудливая игра света и тени, то ли правда, поди разбери.

С высоких вековых дерев свисают гроздья ярких огней, матово светящимися шарами щедро изукрашены изящные каменные беседки и парапеты; прибрежные ивы увиты гирляндами светлячков, отраженных в пенящейся воде, в их неверном свете возникают лица прекрасных дев и исчезают в темном жемчуге брызг. Взорам сторонних наблюдателей открывалась сказочная картина празднества, наполненная какой-то первобытной страстью и негой.

Меж костров образовалось скопление теней, слышались восторженные возгласы и игривые вскрики. Наконец от расцвеченной огнями набережной отделился большой плот, освещенный двумя дюжинами факелов и вереницами магических огоньков. Посреди плота возвышался деревянный трон, щедро украшенный драгоценными каменьями и позолотой, на нем восседал высокий тонкий мужчина с серебристою кожей и золотистыми глазами змея; его вьющиеся пышные волосы, блистающие жемчугами, струились до самой воды, их любовно разглаживали сирены и наяды; голову его венчала ветвистая корона, полная изумрудами, а одет он был в переливающийся прозрачный субатум.

- Да как тебе сказать, красиво очень, но больно уж все это похоже на нашего абаку - такая же бессмысленная роскошь и … эти, как их, морфинги.

- Нет, конечно, - бородатый дикарь несколько смутился, - у него была только одна уже старая фата и берсеркер, сначала был Джодж, у него на черепе были большие рога, убивающие огнем, но он умер. Славный был малый, добряк и балагур. Потом был тот берсеркер, которого привез Ашур. Дарел.

- Разодел его мой Сиф, трон и корону тоже сделал он. Парень большой охотник до подобных штук, он хоть и молод еще, но мастер добрый. И заправляет здесь всем он. Главный интендант при дворе лесного короля Деймата. Кстати, это была его идея - короновать Тану. Я расценил это как новую забаву, но ошибся, теперь я вижу, какую огромную пользу принес этот шаг. Прошло только три года, а результаты очевидны. Сама идея власти сплотила морфингов, они почувствовали себя народом, стали более управляемы, да и им самим так гораздо легче примириться со своим новым существованием. В общем, в Сифе обнаружился гений, я, например, не догадался, что подобному городу нужна своя собственная власть. А вот и наш гений. - Сайр указал на поднявшегося из тени трона молодого мужчину, одетого как купец, он что-то нашептывал Тану, и тот повернул голову в их сторону.

- Ты смотри, как чувствует меня, засранец. А ведь он не рамон, а я, между прочим, Сайр, - сказал Карий, - Я порою думаю, что если эта бестия решит что-нибудь задумать против меня, у него вполне может получиться.

Говоря все это, Карий улыбался, а плот меж тем свернул со своего пути и споро двигался навстречу утлой лодчонке, в которой путешествовал первый жрец и его спутник. На плоту под стук тимпанов и переборы цистр запели гимн Раму, несколько десятков чистых прекрасных голосов от всей души приветствовали первого солнечного жреца, живое воплощение великого Рама. Лодка причалила к плоту, Карий обнялся с Тану и Сифом, бородатый дикарь мог поклясться, что видел в глазах первого жреца блеск слез.

На плоту и на берегу восторженно взвыли, приветствуя встречу солнечного бога Рама с лунным богом Сином. В ночное небо взмыли снопы искр и радужные шары, меж кедрами расцвели алые и бирюзовые огненные цветы. Это придворные Деймата устроили импровизированный фейерверк в честь столь желанного гостя, которому они обязаны своим нынешним положением. Многие из здешних русалок, фат и сиринов помнили еще свое прежнее житье в домах аннунаков, где они были не более чем домашними украшениями вроде фонтанов; а что до свободных морфингов, то их жизнь была хуже, чем у животных: люди их боялись и были к ним агрессивны; дикие хищники рассматривали их как легкую добычу; они нередко умирали от голода, потому что не были приспособлены ни к собирательству, ни к охоте; те, что все же выживали, теряли рассудок, а вместе с ним и остатки человечности. Теперь же они защищены, обласканы, теперь они общаются друг с другом, веселятся и даже влюбляются, теперь у них есть собственные дома, приспособленные к их форме существования, а те, что раньше боялись их, теперь приносят щедрые подношения и служат им, как богам. Морфинги, впервые в истории Маифа получившие свое маленькое царство, истово приветствовали горячо любимого покровителя.

- Как ваши дела? - спрашивал Карий, когда миновала волна восторга и обожания, когда закончились фейерверки морфинги понемногу занялись своими еще не успевшими наскучить им светскими делами.

- В общем все хорошо, - отвечал Сиф, разливая напитки и знаками давая указания слугам. - А если конкретней, то проблемы, конечно, есть. Тяжело болеют восьмеро: у троих фат синдром возраста, это те, что вышли из саркофага еще до того, как Рам призвал тебя; они прошли уже по четыре этапа “Живой воды”, но неуклонно стареют. Как и у их предшественниц, у них наблюдаются явные признаки разложения тканей, хоть и запоздавшие почти на десяток лет. Они гниют заживо, твоя "вода" затормаживает процесс, но не останавливает его совсем. То же происходит и со старым сирином - Мином, помнишь его? Хуже всех молодой фавн Саман, он очень плох…

- Я хотел бы вообще запретить аннунакам делать морфингов, но не могу, морфинги - это то, ради чего они живут. Да и материк требует своих, а нам нужны камни.

- Они хотят жить, они боятся смерти. Быстрей всего уходят запасы вина и наркотиков. С хуном перебоев нет, его в избытке поставляют паломничающие рунты, а вот розовый порошок стал настоящей проблемой. Кое-кто добрался даже до "Голубых кристаллов Эренгишаль".

- Каким образом? Как сюда могла попасть эта дрянь?!

- Аннунаки. Ты не можешь запретить им делать морфингов, тем более ты не можешь запретить им "любить" свои творения. - Сиф помолчал, размешивая тонкой деревянной лопаточкой цветочный чай, - с этими восьмерыми надо что-то делать. Во всяком случае, нежелательно их оставлять здесь. Мне все труднее управиться со здоровыми, а их полторы тысячи.

- В Городе Радости три тысячи дабисту, и с ними почему-то нет проблем! - Голос Кария звучал раздраженно и несколько высокомерно.

- Светлейший, - Сиф с доверчивым призывом смотрел прямо в глаза верховного жреца, только на самой периферии его сознания метались чертенята страха, с каждым сеансом прямого общения с богом Карий становился все больше похож на прежнего Сайра, но разница все еще была колоссальной, - светлейший, ты в шесть раз старше меня, а уж какая тебе дана власть… И тем не менее, ты не всегда можешь давать однозначные ответы. А Город Радости старше Лесного Царства без малого на восемь тысяч лет. Что же ты хочешь? Дабисту еще в их прабабушках подготавливают к мысли о священном сожжении, они верят, что они возвращаются. Наши же русалки и сирены, прежде чем стать ими, потеряли память, а вместе с нею и опыт, они же, по сути, дети, им ровно столько лет, сколько они являются морфингами, минус полное отсутствие какой бы то ни было системы воспитания и образования. Даже толковой мифологии все еще нет.

- Ладно, давай пока вернемся к больным, - Карий задумчиво смотрел в черную воду, плещущуюся за перилами плота, в некотором удалении от него три русалки делали недвусмысленные жесты, стремясь привлечь внимание первейшего жреца Маифа, он же не обращал на них ровно никакого внимания. - Ты рассказал только про четверых, а остальные?

- Две черные лихорадки и два “Поцелуя Эренгишаль”, - ответ был крайне лаконичен.

- Уже и до этого дошло. Ты можешь мне сказать, кто именно протащил сюда эти ракшасовы кристаллы?

- Сайр, ты же сам отказался от какой бы то ни было службы контроля.

- Кажется, я ошибался. Следует все-таки попробовать использовать систему нин-дин-гир.

- Да, неплохая. Кто только будет заниматься этим? - В голосе Сайра Кария звучало явное сожаление. - Их нельзя с бухты-барахты притаскивать сюда. Нужно какое-то посвящение, и ракшас знает, что еще. В любом случае нужно время. Кто будет всем этим заниматься? - еще раз повторил жрец.

- Нужно найти кого-то. Я не могу, у меня здесь дел по горло, поминутно происходят какие-нибудь неприятности.

- А Тану, он никак не может заменить тебя? Хотя бы на время?

- Я же тебе уже объяснял, светлейший, Тану “поехал”, он всерьез считает себя Дейматом, ко всему прочему, он опять влюбился, на этот раз снова навсегда. Так что в этом веселеньком болотце нормальным остался только я, да и надолго ли, не знаю.

- Да, ситуация премилая, ничего не скажешь. Ладно, этих больных я заберу с собой. Еще проблемы есть?

- Хорошо, что ты их берешь. Ни оставлять их, ни усыплять здесь нельзя. А проблемы - да, есть, но несущественные: нужен камень для ремонта русалочьего дворца, нужны другие материалы, нужна рабочая сила. Я тебя умоляю, не надо больше сарибов, они трусят и паникуют, от них никакого толку, одни убытки. Мне нужны нормальные рабы, поищи, пожалуйста, а то у нас возникнут крупные неприятности. А этих пискунов забери поскорей, умоляю.

- Куда ж я их дену, по домам их ни в коем случае нельзя возвращать.

- А это мысль. Только они плохой материал, ни красоты, ни утонченности.

- Извини меня, Сайр, но это не мои проблемы. Пойдем лучше ко мне, промочим глотки, да поспать надо хоть немного.

Плот лесного царя в продолжение этого импровизированного совещания уже дважды пересек озеро и вновь причалил к берегу. Ночное веселье шло на убыль, все меньше плясунов оставалось у костров, огни на деревьях гасли, русалки уплывали маленькими стайками, понемногу занимался рассвет. Спутник Сайра Кария, давешний дикарь с континента, выглядел несколько рассеянным.

- Кадош, - обратился к нему первейший, - что с тобой?

- Но ведь ты же уже видел и морфингов, и царей? - ирония жреца была вполне мирной.

- Да, видел, но… Знаешь, абака Шадон и царь Деймат не совсем одно и то же. Да и остальные - вот такие парни! - Кадош показал большой палец, рука его слегка подрагивала, хотя, быть может, так только казалось в неверном свете догорающих факелов и занимающейся зари.

- Э, братец, да ты пьян. Хорошенькая история. Быстро спать, а говорить будем завтра.

- Мош-шна я пойду спать к Свентлене? Свентлена, ты где? А, вот она, смотри, какая красивая Свент-тлена.

- Вот так так! - Карий легко, от души рассмеялся. Хорошенькая фата потупила глазки, изображая полную невинность. Жрец узнал ее, в Париме ее называли огненной девой по причине абсолютно медных волос, потом она попала в лабораторию Навуходанака, надо сказать, что он замечательный мастер. Как и у всех, память ее была уничтожена, поэтому она не могла знать о Париме, сама она думала, что родилась от ифрита и горной серны, надо же было этому Навуходанаку такой бред выдумать. Может, ему и предложить разработку мифологии для Лесного Царства? Это должно его увлечь. Как это ни удивительно, но новое существо создать значительно проще, чем новый мир, даже такой маленький.

Утром, вернее, уже ближе к полудню, в зале, расположенной в четвертом этаже изящного дворца Деймата, Сайр Карий трапезничал в обществе самого царя и его приближенных, за столом возлежал и дикарь с континента. Последний чувствовал себя крайне скованно и выглядел нездоровым, лицо его было желто, как померанец.

- Как ты себя чувствуешь, Кадош ? - обратился к гостю свежий, жизнерадостный, Сиф. - Вид у тебя неважный.

- Может быть, ты вчера слишком увлекся розовым порошком? - Царь Деймат слегка наклонил голову, увенчанную утренней короной из свежих листьев лавра, пряча улыбку в тени большой каскадной вазы, наполненной свежими фруктами.

- На родине Кадоша, которая так далеко отсюда, что вы даже не можете себе представить, незнакомы ни с розовым порошком, ни даже с виноградным вином, - вступился за своего приятеля Сайр Карий.

- А хун? - спросила сирена с золотыми крыльями, сидящая по правую руку царя, - курят ли у вас хун?

- Нет. - Кадош потупился и окончательно смешался.

- Танаис, - обратился к сирене царь, - зачем ты смущаешь нашего гостя?

- И вовсе я его не смущаю, мне просто интересно, как же они там веселятся?

- У нас там растут пальмы, - неожиданно для себя выпалил темнокожий Кадош,- похожие на ваши аренги, что я видел в Порт-Нагаре, только у них листья больше, называются они арека-катеху и растут на них не сахарные плоды, а красные орешки, эти орешки мы заворачиваем в листья бетеля и жуем. Так вот, этот бетель и есть наше веселье. Хотя мы предпочитаем не растрачивать священные семена впустую, веселиться можно и без посторонней помощи; мы больше любим смотреть живые картинки. Дух бетеля рассказывает нам чудесные истории и показывает разные страны. А вино у нас есть, только не виноградное, а пальмовое и банановое, и пиво тоже банановое.

- А ты, оказывается, бойкий малый, - искренне восхитился царь.

- А у тебя нет немного этого бетеля? - зеленые глаза сирены засветились, как у кошки, она напустила на себя самый томный вид.

- Или, скорее, к счастью, - Деймат рассердился. И неизвестно, чем бы закончилась эта сцена, если бы Сиф, которого здесь называли странным словом - визирь, не увлек гостей на балкон полюбоваться окрестностями и подышать свежим воздухом.

- Как ты находишь все это? - спросил Карий Кадоша. Тот попробовал пригладить свою мохнатую бородищу, это ему не удалось, тогда он просто запустил дюжую пятерню в глубь ее густых зарослей и ответил:

- Я видел здесь немало чудес, но этот город, пожалуй, самое удивительное чудо, - он окинул взглядом представшую картину: пушистые шарообразные кроны молодых кедров сменялись богатым разнообразием папоротников, перевитых ярко цветущими лианами, а меж ними и берегами лазурного озера росли кудрявые серебристые ивы, их мягкие ветви любовно сплетались с прозрачными струями многочисленных родников. Тут и там на наполненных цветами полянах виднелись маленькие домики, каменные или деревянные, чистенькие и аккуратненькие, покрытые большими пальмовыми листьями. Они напоминали Кадошу хижины его родной деревни, но на пальмовых листьях сходство и заканчивалось. Часть озерного берега была одета в белый и розовый мрамор; вычурные беседки и портики плавно переходили в замысловато устроенный русалочий дворец, щедро изукрашенный лазуритом и сердоликом, степенно погружающийся в воду. Вдоль портиков были разбиты молодые фруктовые сады, средь персиков и олив нередко встречались невысокие еще магнолии. Словом, Лесное Царство если еще не могло поспорить красотой и роскошью с Паримом, то явно стремилось к этому и вполне могло преуспеть.

- Красота этого места меня восхищает, - продолжал Кадош, - так же, как и красота любого другого места благословенного Маифа. Но здесь меня изумляют и … пугают жители. Кто они? Люди? Может, боги? Или чудовища? Нет, я, конечно, знаю, откуда они берутся, но зачем? Зачем все это? Наш абака очень дорогой ценой покупает у вас морфингов, потому что они ему жизненно необходимы. Только с их помощью ему удается удерживать власть над людьми. Люди боятся чудовищ и только поэтому служат царю. А то, что происходит здесь, я не понимаю.

- А ты неправильный Сайр. - Сиф не боялся своего хозяина.

Беседа продолжилась уже после полудня в богатых покоях, отведенных наивысочайшему Сайру и его спутнику, которого здесь принимали за его слугу. Что до его экзотической внешности, то этим вопросом просто никто не задался, в этом месте трудно было удивить бородой, лохматой нечесаной шевелюрой и черным цветом кожи.

- А началось все это с Сарда, - рассказывал Карий, - он вернулся, когда его Нгинирииза уже была вполне состоявшейся русалкой, а я стал Сайром. Саланахапет, убедившись в успехе опыта, выпустил Нгинириизу в священную реку Ра. Я думаю, что жизнь ее была ужасной: сырая рыба для еды, кровом ее были лишь бурные воды, честно говоря, мне трудно себе представить, как они жили до Лесного Царства. Я было хотел взять ее к себе в дом, но опоздал, где было искать ее? Но не таков был Сард, тогда уже он стал Сарденапалом, светлейшим аннунаком. Он нашел ее спустя два месяца в этом озере, которое теперь зовется Нгинириизиным. Она спряталась здесь от страхов большого мира и большой воды. Сард застал свою русалку не только без памяти, но и почти безумной, она практически не говорила, боялась всего, и его в том числе. Он был в отчаянье, ему пришлось отказаться от мысли взять ее в свой новый аннунакский дом, потому что первая же попытка ее поймать едва не стоила ей жизни - она самозабвенно защищала свою свободу, видно, в лазурных водах она нашла успокоение своей истерзанной души. Сарду пришлось потратить очень много времени, чтобы завоевать ее доверие. Не знаю, сколько в точности, я был тогда слишком занят своим страданием. Как бы там ни было, а они подружились, и вскоре она отвечала ему тем же чувством, что жило в ней до превращения.

Конечно, он стал аннунаком, ходящим через порталы, но нужно помнить, что его призвание случилось преждевременно, то есть когда он не был готов к этому как ученый. Он толком не смыслил не только в морфингах, но даже в самых простейших лечебных операциях. А Нгинирииза нуждалась в лечении: желудок, испорченный дикой диетой, она стала терять зрение и слух, серьезно был поврежден речевой центр, да и многое другое требовало немедленного вмешательства. Кое-как он выучил ее говорить, но жить в Городе Мертвых она не соглашалась ни за что на свете, а ему просто необходимо было учиться. Тогда он и построил для нее первый в истории Маифа русалочий дом. Еще он перевез на берег озера Тану, построил дом ему, не хижину, конечно, но еще не дворец. Итак, их стало двое, русалка и змееныш. По случаю неутомимый Сард получил еще несколько морфингов, которых собирались выпускать, он устроил и их. После по лесам и рекам собрали остальных.

Я не препятствовал этому; все эти события, конечно, не могли остаться незамеченными. Очень быстро явилась мода поселять своих морфингов на лазурном озере. И, конечно, каждый аннунак стремился устроить свою фату или сирену не хуже, чем у других. Так стал появляться город морфингов.

Сард делил себя поровну между возлюбленной и наукой, он мечтал вернуть ей человеческий облик, а странное поселение меж тем разрасталось все больше. Внес свою немалую лепту и я - моя установка “живой воды” имеет успех. Вот уже более десяти лет ни один морфинг не минует ее. В общей сложности она существует немногим более семнадцати лет, срок слишком малый, чтобы делать серьезные выводы. Но разница все же наблюдается: прежние морфинги уже через восемь-десять лет начинали разлагаться заживо, а нынче этому отвратительному недугу подвержены лишь те, что перенесли первую операцию еще до появления моей установки. Сиф сказал вчера, что, вероятно, она не останавливает процесс, а лишь замедляет его. Даже если и так, все равно это большой шаг, а я буду работать дальше. Вот только времени мало. Безумное количество его забирают управленческие дела, а особенно Лесное Царство. Все социальные системы Маифа выверены за тысячелетия самими богами, все структуры закончены и совершенны. Создание новых социальных отношений оказалось очень непростой задачей. Но я уверен, что все наладится, потому что у меня есть время. Очень много времени, я теперь Сайр.

Удивительна, может быть, откровенность и доверчивость первого жреца, правителя всего благословенного Маифа по отношению к какому-то неизвестному дикарю. Но этому есть объяснение: Кадош, туземец с южного материка, был смертником. Он был приговорен еще в своем отечестве, своим царем Шадоном, правителем и магом, за ересь и бунт. Он ожидал исполнения своего приговора более двадцати лет, а потом был милостиво подарен Ашнусарпалу, представителю благословенного Маифа, по требованию самого наипервейшего солнечного жреца, который умел присутствовать незримо в любой точке мира. Кадош был не только собственностью Кария, но “несуществующим”, живым покойником, удаленным за пределы человеческих законов. Положение Сайра в Маифе сколь могущественно, столь и загадочно. Практически Сайр – существо, вычеркнутое из книги бытия, вышедшее за пределы колеса сансары, а поэтому ни его приятелем, а тем более другом не может быть человек вполне живой, хоть бы он и был светлейшим аннунаком. А следовательно, этот союз двух существ, выпавших из естественного хода жизни, был не только возможен, но и вполне естественен. Почти два десятилетия Карий был один на один со своей болью и ужасом; столько же Кадош был вне мира, хоть и на расстоянии двух сотен дану от места нынешних событий.

- Видя популярность своей затеи, Сард предложил построить город, - продолжал свой рассказ Карий, - я поддержал его, так у аннунаков появилась еще одна тайна. По периметру города, на расстоянии в полдана от него, построено несколько храмов - туда рунты приносят дары для лесных божеств, регулярно им предъявляют кого-нибудь из морфингов для укрепления их веры. Те сарибы, что попали сюда, уже никогда не возвратятся в Парим, они могут быть здесь или в Городе Мертвых.

- А если они убегут? - спросил Кадош. Карий смотрел на него непонимающе, потом рассмеялся.

- Ты же мятежник, а я и забыл. Нет, не убегут, это невозможно, здесь такая же система контроля границ, как и в Городе Мертвых. Вернемся, я тебе покажу.

- Можно, но мне не хотелось бы, честно признаться, они меня доканывают своим обожанием. - Улыбка первого жреца выглядела несколько виноватой. - А ты хочешь убежать, да?

- Нет, я не убегу. Я же тебе сто раз говорил, что Бог сказал мне быть с тобой.

- Никто не может быть сильней Творца. Я знаю, я встречался с ним.

- Однако мне кажется, что ты не всегда ему послушен.

- Мы поговорим об этом позже, - Сайр отвернулся, но от внимания Кадоша не ускользнула тень, набежавшая на лицо жреца.

НГИНИРИИЗА

Кадош с некоторой опаской вошел в русалочий дворец, он не знал, что увидит, и на всякий случай приготовился к неожиданностям. Прошлую ночь он провел в домике фаты - весьма уютная оказалась каменная хижина, множество тончайших драпировок, шитых золотом и серебром, еще больше изящных драгоценных безделушек. Сообразительный дикарь предположил, что частные жилища прочего лесного люда мало отличаются от обиталища Свентлены, разве что скворечники сирен, спрятанные высоко в кронах деревьев, но, вероятнее всего, на этом отличие и заканчивается.

Его любопытству открылась вполне узнаваемая картина: большой атриум, бассейн, посреди него каскадный фонтан, над ним радуга от брызг, смешавшихся с солнечными лучами, низкие столы, удобные кресла и ничего такого, что ему хотелось увидеть, включая самих русалок. Кадош чувствовал себя обманутым, как ребенок, которому дали кокос, молоко из которого уже выпили. Раздосадованный, он хотел было уйти, но вдруг заприметил небольшую дверцу у дальней стены. Приглядевшись, он обнаружил, что бассейн не ограничивается этой стеной, а уходит под нее. Взъерошив бороду, гость с материка решительно двинулся к этой двери, тихонечко отворил ее и заглянул…И был вновь разочарован - темная каморка без окон, скупо освещенная парой тусклых шаров, болтающихся в воздухе, там, где должен быть бассейн - лишь глухая стена, и ничего более. Может быть, вода течет за ней? Кадош приложил ухо к холодной поверхности - как будто слышится шелест, но вода это или нет, не понять. Он огляделся и нашел еще одну дверь, за нею кухня. Кадош миновал еще несколько хозяйственных помещений и, наконец, его упорство было вознаграждено.

Вот теперь он увидел нечто действительно интересное. В первый момент он не понял почти ничего, ему показалось, что он попал в обширную пещеру, наполненную чем-то странным. Цветные зайчики мельтешили в глазах, было немного жутко, Кадош пригляделся. Этот атриум отличался от предыдущего тем, что здешний бассейн занимал все пространство, от стен его отделяли лишь узкие тропинки, здесь царил влажный полумрак, потому что в потолке было не одно большое отверстие, как везде, а множество узких щелей, занавешенных цветными тканями. В воде что-то шевелилось, будто клубки змей. Напрягая зрение, настойчивый исследователь разглядел, что это водоросли, их было много, ровным ковром они волновались в струях чистой воды, поделенные на цветные прямоугольники. Кадош сообразил, что эта цветистость вызвана освещением.

Кадош вскинулся и едва не сорвался в бассейн, напуганный тихим голосом, почти шепотом, идущим от воды. Оправившись от испуга, он увидел русалку, она была хорошенькая: милое личико с большими удивленными глазами, обрамленное зеленоватыми волосами, высокая грудь, на белой длинной шее жемчужным ожерельем блестят крупные капли. Все это Кадош приметил мельком, он чувствовал себя вором, застигнутым врасплох.

- Гости сюда не ходят. Иди в атриум с фонтаном, ты ведь оттуда пришел. Я сейчас приплыву туда.

Тихий всплеск, и нежданной собеседницы как не бывало. Кадош озадаченно сунул руку в бороду, но прежде чем уйти, углядел-таки двух русалок. Они спали. Над водой были лишь их лица да кончики грудей. Зрелище было красивое и вместе с тем пугающее, они были похожи на утопленниц в окружении водорослей и своих таких же зеленых волос. Только размеренное подымание и опускание груди свидетельствовало о том, что это русалки, а не утопленницы. Одна из них всхлипнула вдруг, совсем как ребенок, приоткрыла глаза и тут же снова закрыла их, ее тело поднялось на несколько вершков, показались руки, русалка поворочалась немного и затихла. Кадош поспешил уйти.

… Сард тихо вошел в комнату. Нгинирииза спала. Сард сел на пол подле края бассейна, со щемящей нежностью он рассматривал любимые черты: прямой точеный нос, трепещущие длинные ресницы и глубокие тени от них, губы, сложенные в потаенную страдальческую улыбку. И зеленые пушистые волосы, плавающие в воде. Как же он ненавидел их! Наверное, так же, как любил ее. Это лицо, эти плечи, руки были ключами к бездне боли, отчаяния и отчаянной нежности. Чистый белый лоб женщины взбороздили вдруг тревожные морщинки. Она открыла глаза и опрометью бросилась в сторону, взбив фонтан брызг.

- Я же просила тебя, - сказала она с укором, поняв, что происходит, - я просила тебя никогда не смотреть, когда я сплю. И вообще не заходить сюда. - Она сердилась.

- А раньше мы спали вместе. - Сард немедленно пожалел об опрометчиво вырвавшихся словах, но было уже поздно.

- Как? - Мужчина молчал. - Ты сказал: мы спали вместе. Что это значит? Разве ты можешь спать в воде? - русалка подплыла к бортику и взяла в руки недопитый бокал. Сард горько раскаивался в своей несдержанности. Нужно было что-то делать, а в голове было совершенно пусто.

- Когда-то давно ты была человеком, потом умерла и родилась русалкой. Я тоже умер и родился аннунаком. До того, как мы ... умерли, мы были вместе. Я так люблю тебя, что даже смерть не смогла заставить меня тебя забыть. Я мог уйти в другой мир, но я вернулся к тебе. - Он взял ее руки в свои, лаская кончики пальцев.

- То, что ты говоришь, очень странно. Мне часто снится, что я, как ты, хожу по суше, но это всегда очень плохие сны, в них мне страшно и больно.

- Это правда, потому что та жизнь была плохой, теперь лучше, теперь нам ничто не мешает быть вместе. - От напряжения у Сарда на висках выступили капельки пота.

- Но ты уходишь так часто. - Укор был заслужен, как же объяснить ей?

- Понимаешь, я ухожу потому, что хочу, чтобы тебе было лучше.

- Не понимаю. Мне хорошо, когда ты со мной, а когда тебя нет, мне плохо. Но если ты так говоришь, значит, так и есть.

Сард скинул одежду и соскользнул в воду. Они качались на волнах, обнявшись.

- А знаешь, - сказала она вдруг, - тогда, когда ты первый раз появился на озере, мне показалось, что я знаю тебя целую вечность. Я сразу захотела к тебе.

... Кадош с усилием сбросил с себя наваждение. Оказалось, что давешняя русалка уже приплыла и звала его, потеряв терпение, она плеснула в него водой.

- Эй, ты, невежливый гость. Мало того, что ты ворвался в спальню, ты еще и глухой, да? Или прикидываешься специально, чтобы меня позлить?

- Нет, что ты, я просто задумался. Я очень рад, что ты согласилась со мной поболтать. А за вторжение извини, я не знал, что туда нельзя.

- А я тебя знаю, ты слуга повелителя храма солнца, я тебя видела вчера на озере, - русалка лукаво усмехалась.

- Как тебя зовут, красавица? - Кадош понял, что прощен, и осмелел.

- Не Кидаш, а Кадош, - мужчина не обиделся, а смутился, ему было удивительно, что она знала его имя, пусть и исковерканным.

- Ты очень странный, Кадош, таких я еще не видела. Ты морфинг?

- Нет, я человек. Просто я очень издалека приехал, вернее, приплыл.

- Приплыл?! - Девушка прыснула в ладошку и, не сдержавшись, захохотала. Кадош тоже улыбался.

- Ну да, приплыл он, посмотрите на него. Ты плавать-то умеешь?

- Умею. - Кадош обиделся. - Но я не сам приплыл, а на корабле.

- Ну и врунишка же ты. Иди-ка лучше поближе, я тебя угощу. - Она пошарила с внутренней стороны бассейна, и откуда-то явилась старая толстая сарибитка.

- Чен, будь добра, принеси нам что-нибудь, а то и в горле першит, и животе бурчит. Смотри, какой у меня гость большой и лохматенький, наверное, тоже кушать хочет.

Служанка исчезла, а Валена ловко взобралась на один из круглых плотиков, что во множестве плавали вокруг фонтана. Кадош судорожно сглотнул. Он впервые увидел русалку ниже пояса, прошлой ночью он видел не одну сотню морфингов, но русалок разглядеть не успел. Пышные бедра Валены были покрыты мелкой тонкой чешуей, и это бы ничего, если бы не то, что было у нее вместо ног: два толстых перевитых удава с длинными сужающимися хвостами. Валена заметила его взгляд, и, вскинув один из хвостов к лицу, изящным движением поправила мокрые волосы.

У Кадоша отвалилась челюсть, от замешательства его спасла сарибитка, очень вовремя появившаяся у бассейна с подносом, заставленным всякой снедью.

- А, Чен, замечательно. Что у нас на обед? - Русалка быстро поплыла к берегу вместе с плотиком, на котором сидела, проворно гребя обоими хвостами. - Какая прелесть -, воскликнула она, расставляя еду на плотике. - Лангусты, настоящие свеженькие. Вкуснятина-а. - Она мечтательно потянулась, поглядывая на оттаявшего Кадоша. – Ну, а ты что встал, как пень? Гость еще называется. Иди за стол, когда хозяйка приглашает.

Кадош помялся, его приглашали к столу в воду, как здесь принято: в одежде или без нее за стол садиться? Вернее, на стол. И снова на помощь ему пришла служанка, предложившая отдать ей одежду. Кадош был дикарем и излишней скромностью не страдал, он мигом скинул свой субатум и ринулся в воду, подняв тучу брызг. Прыжок был совершен на почтительном расстоянии от “стола”, однако Валена громко визжала, вероятно, следуя местному этикету. Кадош вынырнул у плотика и взобрался на отведенное для него место.

- Это что? - Валена воззрилась на его черную волосатую грудь и еще более волосатые ноги. - Почему ты не разделся? Ты хочешь меня обидеть, да? - В ее глазах стояли неподдельные слезы.

- Что ты, что ты, Валена, - к темному лицу гостя прилила жаркая волна, будь он белым, покраснел бы, как тот лангуст, что лежал пред ним на тарелке, - это волосы, они не снимаются, они растут на мне.

- Волосы? - Валена недоверчиво прикоснулась к его груди рукой, Кадош дернулся невольно, руки ее были холодны, как ключевая вода в горах. – Правда, волосы. Ну, значит, ты морфинг. У людей волосы растут только на голове, я видела много людей.

- Здесь и вправду люди бреют волосы, - Кадош понемногу обретал уверенность, а глаза Валены просохли, в них светилось любопытство. - Но я тебе уже говорил, что я издалека. С той стороны океана. Там все такие волосатые.

- Нет, но в том царстве, где я жил, была одна фата и один берсеркер, в других царствах тоже есть морфинги, в некоторых даже по несколько десятков.

- Это такой морфинг-воин, он непобедимый, - последнее слово Кадош прошамкал, потому что отправил в рот полхвоста лангуста. - Очень вкусно, - одновременно жевать и говорить было не просто, но он справлялся, - у нас тоже ловят лангустов, но наши женщины не умеют их так приготовить.

- Я тоже люблю лангустов. Тебе какого вина налить? - девушка указала на две изящные стеклянные бутыли, одна пунцовая, а другая золотисто-зеленая. Кадош, уже снова успевший набить рот, махнул рукой, мол, все равно какое. Валена налила красное и стала пить его маленькими глотками. Они непринужденно болтали, он свыкся с ее удавами-хвостами, ее все больше интересовали его темные курчавые волосы, покрывающие темную грудь. Валена удовлетворила любопытство гостя, рассказав о русалочьем житье-бытье. Про подводные личные комнатки, где они хранят дареные рамонами безделушки, выращивают цветы, у многих есть комнатные рыбки, у некоторых - змеи. А спят они, да, в той спальне, что видел Кадош, потому что во сне предпочитают дышать воздухом, жабры, что под мышками, у них маленькие, и уже через полчаса начинает кружиться голова и нужно подыматься на поверхность. Потом Валена вдруг обвила гостя своими ледяными руками и жарко поцеловала. Совершенно обалдевший дикарь отметил, однако, что губы ее действительно горячи, в отличие от рук, плечи тоже теплые. Тут Кадош вспомнил, зачем пришел:

- Знаю ли я русалку по имени Нгинирииза? - переспросила она удивленно, - конечно, знаю, кто ж ее не знает? Это она пригласила всех нас в свой дворец жить вместе с ней, она царица русалок, как Деймат - царь всех морфингов. Мы все ее очень любим.

- Конечно, можно. Только туда нельзя никому, кроме русалок и рамонов, но ты - слуга солнечного бога. Нужно будет спросить у жриц. Но туда можно попасть только водой, ты умеешь плавать?

- Умею, я вырос на берегу океана, но я не умею дышать под водой.

- Почти весь путь можно проплыть верхом, а вот в храм можно попасть только через подводный туннель, но он небольшой, рамоны проплывают, значит, и ты проплывешь.

И они поплыли. Они миновали множество подводных тоннелей, до половины наполненных водой, первым оказался тот, что верно угадал Кадош во время своих поисков; меж тоннелями находились большие и маленькие атриумы, им повстречалось множество русалок и даже несколько рамонов. Дорога была длинной, Кадош совсем выбился из сил, он едва поспевал за то и дело исчезающей в воде спутницей. Наконец они приплыли. Этот последний тоннель оканчивался стеной, которая могла показаться глухой, если бы не ощутимый ток воды. “Подожди здесь”, - сказала Валена и скрылась в темной глубине. Оставшись в одиночестве, Кадош подумал, что если ей вдруг вздумается бросить его здесь, то он вряд ли сам найдет обратную дорогу в этом запутанном водном лабиринте. Но она скоро появилась. “Жрицы разрешили”, - сообщила она. Кадош набрал в грудь побольше воздуха и нырнул вслед за своей проводницей. В первое мгновение он ничего не понял, в глазах мельтешило, отдышавшись, он огляделся. Это был обширный грот, стены были из какого-то странного материала, черного, блистающего белыми холодными искрами. В вышине свода было большое круглое отверстие, через которое проникали солнечные лучи, отраженные стенами; привычные матовые шары стаями болтались в воздухе, сейчас их свечение было сильно приглушено. Вдоль стен тянулась анфилада темных ниш, быть может, в них были другие тоннели. В одной из таких ниш они и находились сейчас. В центре грота возвышалась какая-то белая конструкция, залитая солнечным светом, детали разглядеть не удавалось. К ним подплыла русалка. Кадош еще не видел немолодых русалок, она не была старой, как бывают женщины на материке, но во всех ее чертах и движениях читалась та зрелость, за которой обычно стоит материнство.

- Ты - Кадош, раб Сайра Кария, и ты хочешь увидеть Нгинириизу, - ее низкий грудной голос был приятен для слуха, - мы с сестрами решили разрешить тебе, но недолго. Скоро у нас будет служба, ты уйдешь, Валена тебя проводит, - она сделала приглашающий жест в сторону белого острова и уплыла, не прощаясь.

- Это Самана-жрица, она из вольных, говорят, она была в стране рамонов, - пояснила Валена.

Они поплыли к острову, он оказался составлен из мраморных поверхностей разной высоты, меж ними было множество узких каналов, ажурные мостики и арочки дополняли впечатление сказочности, солнечный свет делал их розово-прозрачными, лазурная вода была теплой и ласковой. Кадош никогда не видел более красивого места, здесь хотелось остаться навсегда, забыв, как тебя зовут.

- А вот и Нгинирииза, - сказала Валена, скрывшись за очередным поворотом.

Она была безупречно красива. Она сидела в высокой ротонде с тонкими витыми колоннами и кружевным солнечным потолком. В чертах ее сквозила печаль, глаза смотрели куда-то далеко-далеко, а потаенная улыбка казалась скорбной.

Она была так же мраморна, как и весь остров, только ее мрамор имел редкий розовато-золотистый оттенок, солнечные лучи проникали в камень, согревая его и наполняя жизнью ее лицо. Каменная Нгинирииза, произведение гениального художника.

Валена вплыла внутрь ротонды, выбралась из воды у подножья пьедестала статуи и воскурила благовония. Терпкие струйки ароматного дыма поднимались к лицу каменной русалки, бросая на него легкие подвижные тени, от этого оно казалось еще более живым. Кадош застыл, он не в силах был пошевелиться, и, если бы не удобный бортик у парапета ротонды, он, наверное, утонул бы, так и не заметив этого.

Только потом он вспомнил, что ее змеи-хвосты были покрыты маленькими золотыми и малахитовыми пластинами, волосы были сделаны из тончайших нитей хризопраза, светящегося зеленым огнем в солнечном свете, а кругом плавали большие белые лотосы.

САРДЕНАПАЛ

Ласковое солнце привычно расцвечивало личный сайровский придел библиотеки, согревая сиреневый известняк стен и золотя кружащиеся в топком воздухе пылинки. Гамантей довольно урчал и потрескивал, словно ручной бельчонок, получивший положенную порцию орехов и ласки; Карий, давая очередное указание хранителю вифалов, подсмеивался над ним и подшучивал все время, путая бедное создание своими едкими нелогичными комментариями. Гамантей не обижался, честно выбираясь из лукавых ловушек. Каким-то странным образом жрец привязался к этому в общем-то искусственному существу, которое стало не только его опорой в науке, но и соратником и наперсником. Только ему Карий поверял свои печали, тревоги и маленькие радости, буде таковые случались. Сейчас, глядя на уносящиеся куда-то вверх и теряющиеся там ветви Гамантея, повременно перемигивающиеся маленькими глазками, первый жрец Маифа испытывал к нему чувство некоторой признательности. Отчего это происходило? Может быть, оттого, что нынешний Карий, Сайр Карий, сам больше походил на Гамантея, нежели на прежних своих друзей - аннунаков? Да, ведь теперь Карий был больше системой, чем человеком, пусть даже и магом. Разница в том, что рамоны только пользуются ментосетью, не задаваясь вопросом, как она существует. А Сайр - это и есть сеть, ее сердце и душа. Теперь Карий с горькой усмешкой вспоминал, как привыкал к этому новому дару, быть может, самому страшному из всех...

Тогда он уже работал над "Путем Лотоса", продолжая труд, начатый еще самим первым Сайром Маифа Куаталем, и верно продолжаемый всеми сорока двумя Сайрами, жившими в эти восемь тысяч лет. Тогда Карий только знакомился с наследием, оставленным ему предшественниками. Ему открывался удивительный мир неизведанного, впрочем, этот мир существовал лишь в знаках и цифрах, и практически использовался Сайрами не более чем другими аннунаками; и все же этот мир был неизмеримо больше и притягательней всего Маифа, который теперь легко умещался в одной рамонской груди. Не все было понятно новоиспеченному первому жрецу, многие прежние Сайры работали в таких областях, которых Карий только вскользь касался, поэтому требовалось многому учиться. Это было приятно и интересно. В этот момент Карий исследовал морские глубины, путешествуя в недрах чужой памяти. Ему нравился океан, его неторопливость и спокоиствие, его могущество и ярость, его жизненная сила.

Какое-то танцующее мгновение вечности он не мог понять, откуда она пришла: из памяти давно умерших людей или из его реального мира?

Правдой оказалось второе. Тревога в сети. За пять с небольшим лет правления Кария не было еще ни одной тревоги.

Следующее знание оказалось хуже - беда с Сардом.

... Сард падал. Стремительно уносилась вверх тяжелая труба рамовой печи, очумелое задымленное пространство выхватывало искаженные страхом и непониманием молодые лица монашеков, бестолково толкущихся на шатком помосте; нестерпимо жгло спину; где-то в глубине той пропасти, в которую он падал, нарастал свет, пылая безумным кислородным факелом, поджигая уголки глаз и неторопливо съедая мир оранжевой кромкой боли. Пусть с ним.

Яростная, безнадежная в своей бесконечной силе боль.

... Карий осознал себя через несколько долгих мгновений в операторском кресле своего личного придела в библиотеке. Побелевшие руки с сильно выдающимися костяшками не сразу удалось оторвать от подлокотников.

А Гамантей поврежден, несколько ветвей сгорело начисто, степень повреждения других еще предстоит выяснить. Интересно, сколько вифалов погибло? На будущее следует создать какую-нибудь защиту на такие случаи. Может, посмотреть, как решали эту проблему его предшественники? А была ли у них эта проблема? За немногие годы своего пребывания у уст бога Карий пережил не один десяток смертей, и ни одна не трогала его так. Может быть, это оттого, что Сард был его другом? Самым близким другом, больше таких нет. А раз нет, значит, и подобных проблем больше не будет, можно не беспокоиться о защите. Гамантею нужно выращивать новые ветви, и Рам знает, сколько уйдет на это времени.

«Что же произошло с Сардом? Аннунак не может умереть. Если только его не убьет Сайр, но я его не убивал, ракшас меня забодай! Как же болит голова. Нужно встать и идти туда.»

Карий с остановками в движениях приподнялся из кресла, как тяжело больной, состарившийся человек. Приподнялся и рухнул обратно, закрыв глаза и дыша с трудом. Так, не шевелясь, он просидел очень долго. Что ж, куда теперь торопиться? Сард уже мертв, даже его прах никогда не будет покоиться в священных стенах пирамиды. Что можно извлечь из фурмы, наполненной расплавленным металлом?

- Так что же случилось? - спросил Кадош, глаза его блестели.

- Не знаю. - Карий недобро усмехнулся, глядя сквозь искрящийся красным вином бокал на свет. - Не знаю, хотя каждый аннунак уверен, что знает… знает, что убил его Сайр. Даже Ашур уверен в этом. И только я один знаю, что не убивал его. - Жрец с силой поставил бокал на мраморную столешницу, вино выплеснулось каплями крови. Некоторое время собеседники напряженно молчали. Потом дикарь сказал:

- Это была рядовая ловушка для монашеков. Они впервые присутствовали при открытии рамовой печи. Никто не предупреждал их о том, что это такое. Когда открывается заслонка и лава с ревом вырывается на воздух, это впечатляет, я тебе как-нибудь покажу это. Это похоже на взрыв, а волна, сопровождающая этот процесс, вовсе не шуточная, а вполне настоящая, взрывная. Мосток шаткий и ненадежный, это нарочно. В первый раз почти все рефлекторно падают, закрывая голову. Некоторые срываются с мостков. Туда им и дорога, настоящий маг не может позволить застать себя врасплох. Один такой и должен быть лететь, но он упал на Сарда. И тот вместо того, чтобы спасать себя, оттолкнул его, а сам сорвался. И не надейся, что он сделал это рефлекторно. Он был учителем и не один десяток раз наблюдал подобные вещи. Это могло произойти только в одном-единственном случае - если он все заранее решил и обдумал.

- То есть ты хочешь сказать, что это - самоубийство?

- Какое смешное слово, - Карий откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, - ну да, вероятно, именно это я и хочу сказать. Самоубийство. – Вдруг Карий нервно засмеялся.

- Да, я считаю, что это смешно. - Голос его звучал зло.

- И все же? - Настойчивость дикаря была осторожной и вкрадчивой. Карий посмотрел внимательно на него одним глазом и вновь закрыл его.

- В рамову печь нельзя прыгнуть, Сард упал в кислородную фурму. Нет, я шагнул с барьера, помнишь, я обещал тебе его показать?

- Дикарь ты и есть дикарь. Ты что же, не видишь, что ли?

- Да нет, почему же, вижу. - Кадош смутился. - Я хотел спросить э-э… почему не получилось?

- Ох, ну и любопытный же ты. Почему, почему. Потому что система защищает меня. В сущности, это она убивает аннунаков, тех, которые становятся опасны для меня, то есть для Сайра. Но не в случае с Сардом, я проверял. Бурраха, да, того убила система, он слишком сильно хотел быть Первым, но не Сарда. А меня она защищает, - еще раз повторил первый жрец.

«И, видно, хорошо защищает», подумал Кадош, имея в виду то, что, вероятно, именно система не позволила Карию бухнуться в котел с лавой, как он у них там называется? Карий уловил его мысль, но не понял нюанса.

- А что Нгинирииза? Она умерла через пару месяцев без веских на то причин. А дальше ты знаешь, ты видел.

- А почему они считают это изваяние именно самой Нгинириизой, а не портретом? И говорят о том, что все русалки, умирая, каменеют?

- Хочется им так. Должны же они что-то думать о своей смерти, а я не возражаю, пусть себе тешатся. Это уже стало их мифологией. Через пару поколений они будут величать Нгинириизу не царицей, что пригласила их жить в свой дворец, а богиней.

- Потому что некоторые ее помнят, а кое-кто помнит и гораздо дольше. Спасибо Раму, надоумил изолировать этих помнящих, превратив их в жриц Нгинириизы.

- Я хотел спросить о… о том, как это происходит? Как ты узнаешь волю своего бога? Как ты общаешься с ним?

Сайр Карий молчал некоторое время, озадаченный дерзостью лохматого дикаря.

- А не слишком ли много ты хочешь знать? Давай так, ты расскажешь мне, как ты встретился со своим богом, а потом, быть может, расскажу и я. Идет?

- Ничего, нам некуда спешить - ты смертник, а я Сайр.

ВИДЕНИЕ

Изумрудная волна лизала берег глянцевым языком, исходя пенистой слюной, оставляя на белом песке раковины моллюсков, похожие на зубы дракона До, мелких суетливых рачков, мохнатые волосы бурых и синих водорослей и неизменных прибрежных медуз; их маленькие студенистые тела, расцвеченные желтоватыми и розоватыми чуть заметными глазками, неуклонно таяли под беспощадным солнцем, расплываясь слизью, вскоре от них оставалось лишь влажное пятно да маленькая морская слезка. Прилив отступал, с сожалением отдавая суше свои недавние владения, теряя свои сокровища и копя ядовитую желчь для нового рывка. Через несколько часов он снова захватит берег от глубоко выдающейся в море Угрюмой скалы до самой деревни.

- Кадош! Кадошик, где ты? - Вдоль обнажившегося берега, прячась в сени высоких пальм, брела шоколадная фигурка - девчушка лет одиннадцати, ножки-тросточки, острые коленки, едва наметившиеся сосцы, огромные черные глаза на худеньком личике да сплетенная из трав юбочка. Девочка набрела на сложенную из витых синих ракушек концентрическую спираль. - Ага, я знаю, что ты где-то здесь, чертенок, а ну-ка покажись.

Смуглая девчушка вертела головой в поисках своего младшего братца, а он с истошным визгом рухнул ей прямо на голову, сбив с ног и напугав до полусмерти. Брошенная лиана задумчиво продолжила свое вынужденное путешествие в одиночестве.

- Кадо-ош! Несносный мальчишка, - в глазах девочки стояли слезы, - я тебе саок принесла, меня нганга* Малох угостил, а ты … - И вот уж потекли горячие слезы, прокладывая бороздки в белесой пыли, покрывающей темную кожу.

- Рута! Ну че ты плачешь? Совсем как маленькая, ну, Рута, Руточка, - мальчишка неловко утешал свою старшую сестренку, его пухлые губешки задрожали, того и гляди сам заплачет. Дети обнялись, сидя в песке; ракушечная спираль, сокрушенная падением, рассыпалась острыми брызгами. Девочка достала из плетеного мешочка, что болтался у нее на поясе, принесенный брату саок - пастилку из тертых сушеных ягод, орехов и горького меда, поделила надвое и дала половину брату. Он мигом затолкал угощение колдуна в рот, счастливо улыбаясь и размазывая липкую смесь по чумазой мордашке.

- А хочешь, я принесу тебе корень шаоша, я тут видел с пальмы целый куст? – и, не дожидаясь ответа, мальчишка сорвался с места, как ветер. Сестренка было окликнула брата, но его и след уж простыл, такой несносный.

Он бежал уже обратно, радостно подпрыгивая, сжимая в ладошках черный сочный корень шаоша, жирная грязь мешалась с розовой кровью, сочащейся из царапин, полученных в героической борьбе с колючками упрямого куста, не желавшего расставаться со своим вкусным корешком. Как вдруг что-то ударило мальчика между лопатками, жаркая волна ворвалась в грудь и вынесла его вон. Занесенная в шаге нога так и осталась в воздухе, а Кадош, напрочь забывший, как его зовут и кто он, понесся золотым шаром куда-то в беспредельное пространство. Сквозь него кубарем катились небо и океан, спеленатые звездами. Потом он увидел очень странное море, оно было темно-бурым и как бы твердым, откуда ему было знать, что это красная степь? Стремительно пронеслись цветные острые скалы.

Белое солнце в зените, квадратные каменные плиты, уложенные впритирку, где-то на границе зрения обозначились темные стены, невероятная путаница из прозрачных растений и блестящих мертвых змей, а прямо посреди этого безумного клубка маленький костерок, пляшущий на краешке удивительной серебристой ракушки. А над этим игрушечным огнем - юноша, высокий и стройный. Белая с золотым одежда, белые, очень короткие волосы и невероятно белая кожа. Такой красивый юноша! Кадош, не помнящий, как его зовут, никогда не видел таких белых и красивых людей, все его соплеменники были темнокожи, коренасты и лохматы.

Еще толчок, уже не такой сильный и пугающий, и он оказался внутри юноши. Это был вовсе не юноша, ему было столько лет, сколько самому старому нганге прибрежного поселка руанов, а от него уже пошло четвертое поколение. В голове этого старого-престарого юноши теснились непонятные мысли, ничего в них нельзя уразуметь, того и гляди задохнешься в шквале незнакомых слов и понятий, единственное, что запомнилось - это травы. Потом мальчик даже вспомнил некоторые знакомые названия. Юноша-старец вдруг забеспокоился, он почувствовал в себе присутствие гостя.

Толчок. На этот раз весьма болезненный. Занесенная в шаге нога опустилась на прибрежный песок. Оцарапанные руки все так же сжимали грязный корень шаоша. Мальчик вспомнил, что его зовут Кадош, а на берегу его ждет сестра. На следующем шаге он услышал голос. Голос звучал отовсюду, и снаружи и изнутри: " Запомни его, придет время и вы встретитесь.'' Напуганный до отчаянья ребенок упал в песок, его бил озноб, он боялся пошевелиться. Но все было тихо, только шумел прибой и визжали в вышине разноголосые обезьяны, созываемые своим вожаком на их обезьяний совет.

- Ну, вот и встретились, - Сайр Карий усмехнулся, только глаза его были печальны. - Можешь не говорить мне, что узнал меня. Я помню это. Я подумал, что это Сайр подслушивает мои мысли.

- А я и не запомнил ни лица, ни имени. Я видел человека сначала со спины, а потом уже изнутри. Сестра мне сказала, что это солнечный бог из-за моря.

- Ты что, когда делаешь свои дурацкие опыты, называешь себя по имени? Карий, принеси, пожалуйста, то-то, и будь добр, Карий, поставь туда. Так?

- Ну, это тебе видней - ты Сайр. Ты когда лазаешь в своих рамонах, знаешь, сколько им лет?

- Ну да, пожалуй, знаю, только я никогда не задумывался над этим.

- Это потому, - назидательно пояснял Кадош, - что для тебя шляться по чужим мозгам и душам так же привычно, как мне писать с пальмы. А я тогда, знаешь ли, удивился: восьмидесятилетний юноша для пацана девяти лет от роду - это кое-что.

- Ладно, остряк велеречивый, все с тобой ясно. Я только не понял – при чем здесь Бог? И какой Бог? Может, Рам?

- Сам ты Рам. - Кадош в сердцах укусил очищенный от кожуры померанец и скривился - Ну и гадость же.

- В некотором смысле. - Карий загадочно улыбался.

- В некотором смысле я Рам, - высокомерно заявил жрец.

- А-а, извини, я забыл. Ну вот и спроси у себя, какой это был Бог. Сдается мне, твой Рам - желторотый салажонок против Истинного Бога.

Карий с заметным усилием погасил в себе вспышку гнева. А Кадош, взбороздив своей огромной пятерней лохматую полуседую бородищу, как ни в чем не бывало продолжил:

- Мне тогда было девять лет. Девять. И я дикарь. Насколько я понимаю, мы что-то вроде ваших кочевников, а может, и попроще, если, конечно, не считать абаку. Тебе сто двадцать с лишним, и ты ни ракшаса не понимаешь ни во мне, ни в своей жизни. Я тебе сказал, что история будет длинной, это история всей моей жизни. Посуди сам, я - не владеющий вашими знаниями глупый дикарь, как уместить в моей голове целого Бога? Уж наверное, на это потребовалось немало времени. А короче рассказать я не умею, Бог - это не чихнуть два раза. А если тебе надоело меня слушать, то я с радостью отправлюсь в свою камеру. Стража! Как ты там ее зовешь? На че нажать надо во всей этой белиберде? Я и без стражи сам дойду, дорогу уже выучил.

- Ладно, не кипятись. Сядь лучше, а то в глазах от тебя мельтешит. - Карий уже вполне успокоился. Теперь он улыбался, его забавляла горячность собеседника. - Вина хочешь еще?

- Да, пожалуй, пора глотку промочить, - Кадош сел, пар из него вышел.

- Белого или красного? - Хозяин нажал на что следует в узорах стены, нареченных Кадошем «этой белибердой».

- Красного, - уверенно заявил дикарь, запустив руку в разрез хитона и почесав волосатую грудь.

- К хорошему быстро привыкают. Только вот к этой фигне никак не привыкну, - он имел в виду свою вполне благообразную шерстяную одежду, - как в этом целую жизнь ходить можно?

Пришла сарибитка Лу, давнишняя лукур Кария, она была уже очень стара и передвигалась с трудом, но рамон был привязан к старушке, как привязываются к любимым вещам, она напоминала ему о том давнем времени...

- А ты знаешь, почему я тебя слушаю? - спросил жрец, когда Лу, расставив напитки и изысканные угощения, ушла.

- Потому что ты не можешь прочесть меня, как своих рамонов. Я закрыт от тебя, ведь так? Я думаю, ты видишь все мои сиюминутные мысли, но не можешь влезть глубоко, к сокровенному, к памяти. Я угадал?

- В общем, да. Но это не единственная причина.

РУТА

С моря пришел Кханга - горячий соленый ветер, сменивший полуденный зной, но не принесший желанной прохлады в застывшую деревню руанов. А вместе с Кхангой пришли стремительные тропические сумерки. Поселок рыболовов ожил: завернутые в бурый барклоз хозяйки снимают с огня матоке - традиционное банановое блюдо, на приготовление которого ушла добрая половина дня; почти голые мальчишки с опустевшими колебасами бегут к ручью, спеша наполнить большие и маленькие сосуды из высушенных тыкв чистой водой; с берега возвращаются собиратели моллюсков, несущие на плечах плетеные корзины, наполненные раковинами, в основном этим промыслом занимаются подростки; некоторые рыбаки возвращаются с сетями и рыбой. Женщины несут на головах урожай с плантаций, их корзины полны розовых бататов и красных помидоров, зеленых бананов, золотистых ананасов и белых шаров капусты. Большая часть их будет взята собирателями податей ко двору Абаки, остальное отнесут на рынок и обменяют на ямс и пальмовые орехи, на новые мотыги и жестяные ножи, на колебасы, керамические бусы или просто на раковины каури, которые позже можно снова обменять на ямс или кокосы. Копченая и соленая манговой солью рыба почти вся уходит Абаке, семьям рыбаков приходится довольствоваться соусом из белых муравьев и жирными рыжими гусеницами. Горе тому, кто захочет взять принадлежащее Абаке - придет Берсак, злобное беспощадное чудовище, жалящее молниями и пожирающее живых младенцев. Страшатся руаны гнева Абаки, живого бога, страшатся злого бога Берсака, верного слуги Абаки, поэтому каждый день несут плоды своего труда сборщикам податей, а пуще этого блюдут в фамбе самого Белого Абаку, ежедневно ублажая деревянную статую бога жертвами и куреньями. Каждую полную и новую луну Абака выходит из фамбы к людям, и если что-то будет не так, приходит Берсак…

Немолодая уже Сана, вторая жена Бантура, была женщиной дородной и веселой. Даже расставляя на плетеной из банановых листьев циновке матоке, завернутое в те же банановые листья, только свежие (вернее, уже хорошо пропаренные), она умудрялась пританцовывать, мурлыча себе под нос "Когда руанка пляшет". Пока матоке остывало, Сана умело свертела из листьев банана новую "кастрюльку", всыпала туда горсть белых муравьев, добавила нарезанного лука и помидоров и залила все горячей водой. Теперь осталось хорошенько посолить, немного покипятить - и соус готов. Из-за угла хижны раздался радостный визг, за ним последовал пылевой смерч и вызвавший его Хайрук, последний был сплошь покрыт свеженькой грязью, коленки его были разбиты, но большущий колебас доверху наполнен водой.Младший сын Саны бухнул колебас на циновку, выплеснув, однако, совсем немного воды, и, подхватив мамину песню, стал азартно танцевать. "Когда руанка пляшет, смерч обнимает ее тело и гром грохочет. Когда руанка пляшет". Сана хлопает в ладоши, отбивает такт и, не сдержавшись, пускается в пляс. "Пш-шх" - вдруг вмешивается в действие оставленный вниманием соус.

- Ох, царица морская, муравьи, муравьи разбежались! - Сана проворно снимает банановый сверток с огня, - А ведь это все ты, расплясался совсем. Матушки мои! - всплеснула полными руками Сана, да на что же ты похож? – она наконец разглядела последствия похода сынишки к ручью, - Да что же это такое, а? Бегом к ручью, одна нога здесь, другая там, пока Рута и Кадош не пришли.

- Кадош уже пришел, я видел его у фамбы*, он с отцом разговаривает.

- Царица морская! - вновь всплеснула руками пышнотелая Сана, - А ну как он к нам придет? Ой! - Сана заметалась под навесом, как раненый петух, возбужденная перспективой появления главы умунна, своего мужа Бантура.

- Мам, где ты? Мама! - под навесом из листьев ареки появилась Рута, она сняла с головы тяжелую корзину, - Мама, смотри, что я принесла.

- А, Руточка, ну наконец-то, - толстушка Сана выбралась из хижины, пыхтя и отдуваясь, в руках ее была новенькая циновка с красными и черными узорами.

- Сейчас отец придет, Хайрук видел его с Кадошем у фамбы.

Но Бантуру-рыбаку не суждено было провести этот вечер со своей второй женой. В лиловых сумерках ожил вдруг костер, посыпав искрами и коптя черным дымом. Резкий порыв ветра вырвал из рук Саны циновку и раскидал в стороны заботливо приготовленные пакетики с матоке. Истошные визги и истерические выкрики неслись со всех сторон, что-то глухо ухало и пронзительно свистело. В ровную вечернюю радость руанов пришла Паника, приведя с собою неразлучных братьев Страх и Ужас.

- Молитесь! - кричал старый нганга, деревенский колдун.

- Кайтесь, согрешившие против Абаки! - кричал старейшина Аман.

- Берсак! Это гнев Абаки! - несмотря на панику, это знали все.

И прятались матери, прижимая к груди младенцев в темных углах своих хижин. И стучали зубками исцарапанные ребятишки, схоронившиеся в колючих зарослях шаоша. И молились сильные духом мужчины, возведя глаза и ладони в сторону фамбы - дома жертвоприношений, взывая к милосердию великого Белого Абаки. А слабые духом метались в испуге, топча костры и разнося по деревне рождающие красных попугаев искры и острый запах страха.

Воистину страшен гнев Белого Абаки - по сметенной и разметанной деревне ураганом носился монстр: огромное чудище с ужасной звериной мордой, искаженной оскалом злобы, лохматое жуткое тулово, острые когти, все это мелькало во всполохах молний, что низвергались с его головы. Воистину страшен гнев Белого Абаки…

Когда и куда исчез Берсак, никто не знает. Долго ли, коротко продолжалось светопреставление, но люди устали понемногу, затихли и стали оглядываться по сторонам: где же монстр, гнев Абаки? Горели две хижины, угрожая пожаром своим соседям, кто-то стонал, баюкая сломанную ногу или ушибленную руку, закатывался в плаче испуганный младенец. Размазывая по царапинам грязь, хныкали дети, не рискуя выбраться из колючек.

Старейшина Аман, храбрый и мудрый мужчина, собрал уже тех, к кому вернулась способность соображать, на тушение пожара. Все новые и новые колебасы с водой подносили к огню темные руки, все больше и больше людей оправлялись от паники и страха. Нганга перевязывал пострадавших, которых, было не так уж и много, так, ссадины да ушибы, пара сломанных костей, да и то вернее всего их же хозяевами, потерявшими рассудок в панике. И шел уже шепоток по деревне: «Берсак не взял никого? Абака помиловал нас. Хвала великому Абаке!»

«Пока помиловал, - добавлял колдун, - Кайтесь!»

Туго спеленатый буйной зеленью, набитый до отказа жизнью, влажный и жаркий континент просыпается рано. Предрассветную тишину робко проверяет на прочность сладкоголосая птица, тишина оказывается хрупкой и ломкой, сквозь ее прорехи, связанные тонкими ниточками сна, выглядывают просыпающиеся джунгли. Устроило звонкую перекличку разноцветное попугаичье братство, начали свои извечные перебранки скандальные обезьяны, их противные голоса с успехом перекрывали шорохи и вздохи утреннего леса. Задиристые твари добрались даже до солнца, оно нехотя приоткрыло глаза, и, сладко потянувшись розовой дымкой, одним рывком взобралось на небо. Начался день.

Руаны просыпаются вместе с солнцем, равно как и все прочие человечьи обитатели темнокожего континента. Прибрежная деревенька еще хранила следы давешнего побоища, учиненного госпожой Паникой и ее страстным любовником Страхом. Гнилыми зубами торчали в папоротниковой плоти поселения остовы двух сгоревших хижин, почерневшая земля смешалась с выгоревшим деревом, потрескалась и осыпалась глина, хрупкие пепельные трупы пальмовых листьев, еще вчера бывших крышей, осели устало на землю, сохранив изящный перистый рисунок. В остальном же это утро ничем не отличалось от сотен прочих минувших и еще грядущих рассветов. Потянулись к ручью сонные ребятишки с колебасами, хозяйки разводят огонь, готовят корзины и снасти рыбаки. Первыми покидают островерхие хижины молодые женщины, те, в чьих домах есть более взрослые хозяйки. Красноватые волокнистые барклозы, сплетенные из луба фигового дерева, обнимают гибкие станы юных красавиц; бусы из перламутровых маленьких раковин и больших керамических пуговиц, крашеных в цвета индиго, лимона и цветов сампагиты, укрывают высокие груди, звенят на руках и ногах браслеты, крупные серьги в ушах и колокольцы на скрученных длинными жгутиками волосах. Девушки водружают на головы тяжелые корзины, груженые плодами полей и дарами моря, ноги их босы, походки горды и величавы. Они отправляются на рынок в городок, что лежит между морем и скалистым замком Белого Бога, чей гнев и милость испытали вчера на себе руаны. Городок состоит из Судного дворца Абаки Шадона и рыночной площади, вкруг которой теснятся хибары кузнецов, кожевников и резчиков.

О, торжище человеков, многоголосое и многоликое, излюбленное место руанов, ибо, аро, иджо, фульбе, хауса, нупе, канури, тив и всех темнокожих, поклоняющихся Абакам. Здесь, на рынке, узнаются и перевираются новости о ближних деревнях и дальних царствах; здесь выясняют отношения и встречаются для дельных толковищ, здесь знакомятся и влюбляются, сюда неминуемо приходят, вернее, пританцовывают, свадебные процессии. Здесь вы можете, потратив целый день или полдня, сделать очаровательную прическу всего за каких-то две-три каури, зато носить вы ее будете не одну луну. Здесь можно перекусить лепешками и горячей ямсовой похлебкой, для тех, кто победнее - похлебка из кокоямса. А уж банановое пиво вам продадут и за пару мелких ракушек, или отдадут за батат или манго, или предложат сыграть на кружечку в омвесо - любимейшую игру настоящих мужчин, а может, и даром угостят толкового собеседника. Не увлекайтесь тумбо - пальмовым вином, оно может ударить тряпичной солнечной колотушкой по голове и вы потеряете честь, или тумбо может оказаться несвежим, тогда вы потеряете день. Ну, а продать, купить или обменять здесь можно все, что душе угодно: колебасы размерами от утиного яйца до половины корыта; разнообразные корзины всех видов, циновки - круглые напольные, и квадратные, заменяющие внутренние стены; глиняные горшки для углей с узорами и без; мужские и женские барклозы и разнообразные украшения; все мыслимые и немыслимые овощи, фрукты, травы, бобы и зерна. А как насчет длиннорогой коровы, приведенной из такой дали, что и не приснится; худа, правда, но, говорят молоко не хуже кокосового; дорогие белые и черные жертвенные петухи, пестрые - подешевле; охотничьи немые собаки и ручные удавы; мотыги, ножи, веревки, сети, манговая соль, сушеная и вяленая рыба, яркие краски для земли и тела, ритуальные маски, деревянные искусные фигурки божков леса, дорог и моря. Невозможно ни перечислить всего, ни сосчитать, ни упомнить. Да и знать всего нельзя, порою такие диковинки встречаются, что вопросы не помещаются в голове. И плоды ареки, завернутые в бетель. Их продают только в палатках из волокон мутуба, что ставят несколько в стороне от сутолоки и суеты, дух бетеля не любит шума и бестолковой болтовни. Он любит спокойных и терпеливых. Бетель употребляют в тишине и одиночестве, только с разрешения нганги и старейшины, только взрослые мужчины и не более четырех раз в год, если ты, конечно, не из тех, кто встал на путь нганги.

Гомонящий, морочащий рынок, что радует глаз своей цветистостью, веселит сердце и умножает ум, зачем же мы пришли сюда? Вернее, за кем. За прекрасной девушкой Рутой. Золотистый нежнейший оттенок кожи, миндалевидные глаза того редкого глубокого цвета тропической ночи, что таит в себе столько прелести и обещаний. Точеные ноздри, длинная гладкая шея, высокая, еще не знающая материнства грудь, укрытая щедрыми брызгами перламутровых раковин, длинные трепетные пальцы, а какая стать! Не один юноша и взрослый муж замирали в мечтаниях, глядя на ее свежесть и дерзкую чистоту, но никто пока не получил дозволения прислать к ее матери сестренку с горшочком каши.

Рута устроилась под большим баобабом, напротив которого был построен Судный дворец. Перед ней на потертой циновке были разложены сети, что плетет ее мать, бусы и браслеты из раковин, что дарит море, в маленьких колебасах-чашках - сушеные муравьи и рубленый корень шаоша. Среди этих чашечек самые ценные были мечены охрой - это особый сбор из тропических лилий, которым глушат рыбу в лиманах сметливые рыбаки. В корзине - свежие устричные раковины. Но с особой заботой среди всего этого добра были выставлены фигурки местных божков, искусно вырезанные из красного дерева, это работы Кадоша, юноша обещал стать настоящим мастером.

- Красавица, - обратился к девушке немолодой уже мужчина, в бороде его путалась белыми водорослями седина, не по-здешнему перекинутый через плечо видавший виды барклоз выдавал в нем чужестранца, - что ты хочешь за этого зеленого идола, верно, это бог дождя?

- Нет, это Эллегуа, который охраняет наши дома и дороги. - ответила Рута.- А ты, добрый человек, верно, издалека?

- Мои усталые ступни видели много дорог. Отдашь, девушка, мне своего Эллегуа?

- Что не сделаешь для почтенного странника. Всего семь каури - и он твой.

- Семь раковин, что так трудно найти в прибрежном песке? Это очень большая цена. У меня много детей, не хочешь же ты, милая девушка, оставить их без крова?

- Две раковины каур и мое благословение тебе, дочка.

- Видно, ты совсем без сердца, добрый человек. На что тебе Эллегуа, если ты хочешь оставить мою старую мать и малых братиков без ужина?

- Три каури, или вот этот наконечник для мотыги, он новый и крепкий.

- Дай посмотрю. - Рута придирчиво осмотрела кривое мотыжье навершие, поверхность была зернистой и заметно неровной.

- Так ты странствующий кузнец? Хочешь обмануть бедную девушку, подсунуть ей дрянную мотыгу, и достоинств у нее, что новая.

- Разве этого мало для доброй хозяйки? Посмотри на своего бога - у него нос кривой и одна нога больше другой.

- Может, и кривой, да только мастер такой один, мой брат Кадош. Три каури и твоя мотыга.

- Видно, хорошая ты хозяйка, счастливый твой муж. Есть ли у тебя муж?

- Только от красоты твоей великой да стойкого твоего ума соглашаюсь на этот грабеж. Вот тебе две каури и эта добрая мотыга, чтобы помнила, дочка, мою доброту, да уважала старших.

Сделка, наконец, была совершена и обе стороны, довольные друг другом, разошлись. Если вдруг покупатель взял товар не торгуясь, этот человек обижен богами и его незавидная судьба может сойти на ваших детей. Кому же нужен такой покупатель?

Что за шум слышится у белой дороги? Уж не свадьба-ли? В чьем умунне прибыло жен, кто празднует день счастья? Бом-бом-бом, слышится размеренный стук больших барабанов бата, Бонг-бонг-бонг, поднимается выше священный голос бата. Нет, это не свадьба, это…

Да неужто, царица морская, это… Это Абака идет. Сам Белый Абака Шадон шествует к своему Судному дворцу. И враз вспомнилось вчерашнее светопреставление. Это Абака идет взбирать дань с непокорных и нерадивых. Сам Белый Абака Шадон. Проси, народ, о милости, умоли властного господина, смягчи его сердце. Песней. Танцем. Радостью. В радости покажи свою любовь и покорность.

И танцуют, отбивая себе такт ореховыми скорлупами и ладонями, руаны, и ибо, и аро, и иджа. И поют хвалебные гимны. Улыбайтесь, дети джунглей, улыбайтесь. И милость Абаки снизойдет на вас. Танцуют, смеются и поют старцы, они искренни, они помнят еще прежнего Абаку... что несколько сгоревших хижин и сломанных костей в сравнении с десятками жизней, что брал каждый год прежний Абака, да забудут джунгли его имя навеки. Поют, и смеются, и танцуют молодые. Искренне. Да славен будет Белый Абака Добрый, да славится Шадон Справедливый.

Каков же ты, Абака Шадон? Отчего так замирает сердце девушки, никогда не видевшей тебя, сердце девушки, не позволившей еще никому из мужчин прислать ей горшочек каши?

Белый! Абака действительно белый. Десяток больших бата под умелыми руками истинных олобата - барабанщиков. Белый! Яркие балдахины, пушистые веера, невероятной красоты одежды сочнейших цветов индиго, лимона и цветов сампагиты.

Абака - белый! Его носилки опираются на шестерку черных, как смоль, мускулистых рабов, а за ним вереницы похожих на павлинов и попугаев разнаряженных придворных, десятки слуг и женщины, прячущие лица за тонкими покрывалами.

Но в этом ли дело? В женщинах и слугах? В больших барабанах? В ярких красках? Нет.

А в чем? В том, что Абака белый? Или в том, что он бог? Нет.

- Чем же? Сети, ракушки, муравьи… какая забавная штучка. – Абака взял в свои царственные БЕЛЫЕ руки темно-красную статуэтку Огоси, покровительницы охоты. - Забавно.

Абака держал в руках статуэтку, а рассматривал девушку: высокая грудь, гордая стать, миндалевидные глаза с припухшими веками, того редкого цвета...

- Одевала ли ты бусы на шею Муньори, маленькой посланницы счастья*?

- Я от моря, из руанов, - как удивилась она сама своей дерзости.

- Старейшина Аман. Что ж, я с ним потолкую. А ты, девушка, как звать тебя?

- А ты, Рута, придешь в мой замок к исходу этой луны. - Белый Бог одел на руку черной смущенной дикарки перстень желтого металла с ослепительным кровавым глазом цветов сампагиты..

Шестеро мускулистых рабов легко подняли искрящиеся радугой мира носилки из желтой пыли, и Белый Бог скрылся за толпою похожих на попугаев и павлинов придворных, рынок утонул в ликующей пляске радости и благодарения. И долго еще стоял в ушах чудный, чуть надтреснутый голос: к исходу этой луны... И жег точеную руку кровавый цветок сампагиты.

КАДОШ СВЕТЛЫЙ

- Вас пятеро. К каждому из вас пришла пятнадцатая весна. К исходу третьего дня от этого в племени руанов прибавится мужчин, не больше чем на пять. Может быть, меньше. Тогда убавится сыновей у наших женщин. - Так говорил старейшина Аман. Уже второе десятилетие он говорил эти слова в канун праздника Онвасо, и каждый год праздник встречали взрослые мужчины племени руанов, на несколько человек больше, чем их было до начала праздника. - В руках ваших копье с настоящим железным наконечником, новый нож и сеть. Через ночь вы принесете в деревню добычу. Или не принесете, это зависит от вас. Потом будет ночь посвящения. Не вздумайте хитрить. Вслед каждому из вас пойдет взрослый мужчина, но не ждите от него помощи. Если кому-то потребуется помощь, то лучше ему не возвращаться, вы знаете, что ждет тех, кто струсит. Вы знаете, что вам предстоит. Запаситесь смелостью, ибо молитвами заняты ваши матери, я вижу многие обереги и амулеты, что получили вы от них. Те, кто любят вас, уже ничего не могут сделать для вас, - речь старейшины была торжественной, с легким оттенком грусти, возможно, кого-то из юношей он видит в последний раз, но те, что вернутся, будут верными сыновьями руанов. - Что же, в путь. Да хранят вас все боги. Да станете вы верными подданными Абаки. Да вернется каждый из вас со своим прозвищем.

Старейшина Аман махнул рукой и удалился, не оглядываясь. Вслед за ним молча ушли все присутствовавшие мужчины, ибо женщины не допускались на обряд инициации.

На белом песке сидели пятеро отложенных, с этого мгновения они не были руанами, они не принадлежали ни к одному из племен материка, они были отложенными, покуда не принесут в родную деревню достойную добычу. Но и тогда они еще не станут полноправными членами племени. Вернувшихся ожидает испытание духа. Среди них был и юный Кадош, уже ставший известным резчиком, но не признанный еще мужчиной.

Белый ослепительный солнечный лик корчился в ядовитой злобной усмешке, он смеялся над глупым маленьким человечишкой, вздумавшим бросить вызов Солнцу, властителю жизни и смерти всего земного. Стянутую морской солью кожу нестерпимо саднило, запекшиеся губы вздулись и вывернулись, как пузыристые древесные грибы, что пьют влагу из честных лесных тружеников. В довершение ко всему они потрескались, и вытекшая кровь запеклась, повиснув гнусными тяжелыми бородавками. То, что было внутри губ, превратилось в вязкое жгучее месиво, засыпанное раскаленным песком, являющим собой источник поистине адовых мук. Всякая попытка смочить горло водой обращалась в новый этап чудовищных страданий, ибо юному Кадошу была доступна лишь соленая до горечи океанская вода, запас пресной, взятый в наплечный колебас, иссяк неведомо когда. Время давно потеряло смысл для обожженного ребенка, так и оставшегося стоять на пороге мужества. В те редкие мгновения, когда сознание возвращалось в его истерзанное тело, только две мысли, порожденные горячечной головой встречались с действительностью равнодушного безбрежного океана. Первой была мысль об утраченной старшей сестре, которая была маленькому Кадошику нянькой, другом, старшим братом и зеркалом всей человеческой любви; другая мысль была молитвой, из всех многочисленных богов и божков руанов Кадош помнил только имя матери вод, морской царицы Ингле, ей одной молился человек, которого в родном доме уже давно почитали за мертвого. Его мать, Сана, уже всерьез думала о "нвомо", обряде поминовения погибшего, она ломала голову над тем, где же взять средств для постройки поминальной хижины в джунглях, и, главное, над тем, кто же будет вырезать статую погибшего сына, так и не ставшего воином, но бывшего уже прославленным резчиком.

И пречистая мать вод, грозная царица морей отчего-то вняла мольбам скорченного комочка иссохшей плоти, что все еще помнил свое имя. Она прислала ему своих возлюбленных детей, лик которых она крайне редко являет людям. Настолько редко, что во всей сложной космологии руанов и других племен они так и не оставили своего имени. Полубезумный Кадош с полуиздохшим удивлением взирал на их прозрачные, глубокой синевы тельца. Но чем могли они помочь маленькому человечьему созданию, затерянному в безбрежной сини океанских вод? Они бестолково маячили над плотиком, сквозь их перламутрово-водянистые тела проникало солнце, казалось, оно вязло в них, и жестокие лучи становились не столь нестерпимыми. А может, это была лишь иллюзия - Кадош не понимал, он повременно проваливался в черный зев беспамятства. Когда ему все же удавалось ненадолго вырваться из клубящейся тьмы, он видел детей Ингле и думал, что бредит. Вероятно, их присутствие не осталось бесплодным, ведь мальчик был все еще жив.

Матерь вод сумела сохранить ребенку жизнь тела, но рассудок его был в большой опасности. Истерзанный жаждой мозг стал порождать чудовищ. Страх всегда был самым большим врагом человека и, случалось, побеждал его.

Со всех пяти сторон света вздымались отвратительные огромные щупальца с сочащимися желтой слизью сочленениями, с волосатыми присосками и красными, испещренными синими жилами глазами. Они тянулись к маленькому телу, мальчик не имел возможности шевелиться, но в каждой мучительной подробности кошмара он чувствовал демонический голод. Их безумную жажду могла напоить только вся его кровь, вся его жизнь, весь он без остатка. И они всасывали его руки и ноги в свои отвратительные глаза и ноздри-присоски. На темную поверхность плота с шипением, подобным тому, что вызывает вода, попавшая на горячие угли, падали клубки ядовитых змей, их раздвоенные холодные языки жалили обожженное тело. Змей становилось все больше, и то, что не доделали жуткие щупальца, стремились довершить их холодные языки. Колючий холодный озноб глубже и глубже вгрызался в плоть и душу человека. Но человек все еще сопротивлялся, откуда имел он столько сил? Неоткуда было ждать ему помощи, он мог уповать лишь на себя, на свою твердую уверенность в том, что он имеет больше прав на существование, чем, те, кто хочет отнять у него жизнь.

Человек может победить свой страх, но человека может победить время. Сейчас оно в стане врага, виляет крючком-хвостом и ластится к прожорливой черноте, выпивая по капле его время, время борьбы человека. Против такого союза не может устоять ничто. Кадош не мог, не хотел поверить в это. Но увидели уже его поражение дети Ингле, они много дней держали свой хоровод-оборону вкруг мальчика, с успехом спасая его от той смерти, что грозила снаружи, но смерть пришла изнутри. Ни с чем нельзя спутать ее мерзкий оскал, она побеждала. И понурили свои безлицые водянистые головы моринчики, их маленькие фигурки, не знающие человеческих чувств, выражали скорбь. С чем теперь они вернутся к своей матери, чем порадуют ее? А может, они и не задавали этих вопросов. Может ли понять человек неведомую жизнь души океана?

Моринчики сдались, ушли, прильнув к соленым волнам и растаяв в них без следа, распавшись на множество крошечных организмов, не знающих мысли и чувств.

Но не желал сдаваться в плен смерти ребенок. Не желание жить удерживало его трепетный дух в теле, а острое знание справедливости. Не может быть верной и справедливой его смерть. Нет! Он нужен еще здесь кому-то, он не должен, не может умереть!

Что это? Будто вдохнул кто в угасающую искру сознания терпкую влагу жизни.

- Верно. Ты не можешь умереть. Ты нужен здесь.

И ринулись во все стороны ужаленные собственным ядом змеи, завыли и затрещали чудовищные щупальца, иссыхая и разваливаясь в агонии собственного голода. Они пожрали себя. Такова судьба всех кошмаров.

Чистый звездный небосвод открылся воспаленным глазам мальчика и его освобожденному от удушья сознанию. Фиолетовую нежную тишь ночи озаряло ласковое мягкое сияние. По мере того, как звезды переставали мельтешить, обретало форму и это свечение. Удлиненное лицо с гармоничными узкими чертами было соткано из света; напоенные всей любовью мира, немного печальные теперь глаза. Хрупкие плечи, длинное сияющее одеяние и… крылья. За спиною угадывались легкие, струящиеся чистым серебром, расцвеченные радугой крылья. Узкие точеные руки призрачного гостя поднесли к губам мальчика золотистую чашу, в ней плескалось что-то.

Кадош выпил. От странного терпкого напитка разлилась по гортани, а потом и по всему телу сладкая прохлада, истомой наполнились члены, а душа покоем, хотелось спать.

- Спи. Я буду с тобой. - Сказал светлый дух, невесомо присевший на угол темного плота. Он положил голову ребенка на свои светящиеся колени и долго баюкал его, покачиваясь в такт неслышному своему напеву

Все дни и ночи, что потребовались на обратный путь затерявшегося в океане плота к родной деревне мальчика, странный дух был подле него. Кадош, чувствуя его тепло и любовь, безмятежно спал. Когда он немного оправился от пережитых испытаний, он спрашивал духа, и тот отвечал ему. Сколько сокровенного - может быть, впервые было открыто человеку, сколько тайн доверено.

Охотники из племени руанов нашли мальчика спустя двадцать дней от момента его ухода за первой добычей. Он был без сознания, но добыча была при нем – молодой ламантин, довольно крупное животное, было умерщвлено умелым ударом по голове, следы говорили сами за себя, кровь морского зверя еще не успела свернуться. И, хотя сам мальчик ничего не помнил об охоте, обстоятельства убедительно говорили в его пользу. Ведь если ламантина убил не Кадош, то почему же тот, другой, не забрал причитающийся ему трофей? Первое испытание единодушно было признано завершенным. Когда же юноша рассказал о встрече с детьми моря и Светлым Духом, он был избавлен от второго испытания, ибо его мужество было доказано самими богами. Разве могут видения, вызванные бетелем, равняться с истинными духами, которые по собственной воле посетили человека и помогли ему?

Итак, отныне Кадош считался взрослым мужчиной и именовался Светлым.

- Да, это был он. Прошло много лет, но в самой свой серцевинке я узнал его, как узнают мать.

- Что? Тогда я не помнил почти ничего, а из того, что помнил, ничего не понимал. Кроме удивительного чувства покоя и абсолютной уверенности в собственной защищенности. С того времени в моей душе поселилась великая истина, невыразимая, но сделавшая мое сердце вещим, оно никогда не ошибалось, даже тогда, когда сдавался ум. Понимание лишь малой толики Знания пришло спустя много лет, оно родилось теми мучительными и сладкими ночами, что проводил я в учении. Меня учил старик по имени Дагон, он был человеком, стоящим на одной ноге.

- Нет, - Кадош улыбнулся, солнечный луч выхватил седую прядь из его густой вьющейся бороды, - нет, не хромой. В моем языке человеком, стоящим на одной ноге, называют чужестранца.

- Потому что он умер раньше, чем появился твой Дарел с его светлым кладом.

- Да. С Дагоном я встретился в темнице замка Абаки. Прежде чем появился Дарел, прошло много лет. А про тебя я узнал еще позже.

- Я оскорбил Абаку. - Выражение лица бородатого дикаря было абсолютно невинным. - Я усомнился в его божественности и даже попытался доказать это.

- Во всяком случае, он не стал утверждать обратного.

- Покажи. - Сайр Карий не приказывал, но просил. Обычно для первого жреца не составляет труда "просмотреть" воспоминания любого своего подданного. Иначе было с Кадошем. Его прошлое он мог видеть только тогда, когда тот сам пускал его в себя.

ОМВЕСО

На серой, плохо обработанной плите располагались в четыре ряда небольшие лунки, по восемь в каждом ряду. Над игровым полем склонились двое: плечистый высокий парень с длинными волосами, заплетенными в мелкие косицы, и коренастый мужчина с выбеленной бородкой и пышными курчавыми усами - Уника, местный чемпион по любимой игре всех темнокожих, что в этих местах называется омвесо. Уника подсмеивался в бородку, хитровато посматривая на гладколицего партнера, азартно мечущего эмпики. Маленькие зернышки ровно ложились в определенные игроком лунки. Движения рук чемпиона, напротив, казались плавными и даже несколько ленивыми, однако его эмпики заметно быстрее достигали цели. Настоящий профессионал определяется не горячностью и даже не ловкостью, но большой внутренней собранностью, острым вниманием и, конечно же, способностью мыслить. Неизвестный юноша с косицами и скрученной надо лбом буклей нервно пошарил рукой и ничего не нашел. Его тонкие брови удивленно изогнулись, он посмотрел вниз - там больше не было ни одной эмпики. Ему ничего не оставалось, как испустить разочарованный вздох. Взвыла и заулюлюкала толпа болельщиков, приветствуя очередную победу своего любимца. Мужчины похлопывали друг друга по плечам, двое или трое торговцев округлили глаза - они поставили на проигравшего, и теперь им придется поставить не одну кружку пива своим оппонентам. Только один подросток не принимал участия в общем обмене эмоциями, он сосредоточенно смотрел на доску, изучая оставшиеся в лунках эмпики Уника. Это был Кадош, он уже несколько месяцев был самым преданным фанатом чемпиона, стараясь по возможности не пропускать ни одной его игры. Уника с теплотой смотрел на своего поклонника, отбрасывающего со лба непослушный пушистый вихор.

- Ну что, резчик, - обратился он к Кадошу, - когда я буду играть с тобой?

Мальчик с готовностью поднял горящие глаза. Помолчав немного, он очень серьезно ответил:

- В третий день новой луны, и обещаю тебе, я выиграю. - Взгляд парнишки был острым и решительным, своенравный вихор вновь свалился ему на нос, мальчик воинственно сдул его.

- Ну, ну, - улыбался рыжебородый, - послушай, парень, если ты выиграешь у меня один раз из пяти, я обещаю тебе, что сделаю из тебя настоящего чемпиона. Мне ведь на покой уже пора, внуков нянчить. Знаешь, сколько их у меня?

- Сколько? - спросил Кадош, гордо выпятив худую грудь.

Они оба сдержали свои обещания, Кадош в назначенный им же срок выиграл не одну, а целых две партии из пяти, а Уника обучил его всем своим приемам и хитростям. И теперь на рынке у дворца Абаки над каменной доской стоял новый чемпион, совсем юный для такого статуса Кадош, а Уника играл со своими внуками в божков, вырезанными его преемником.

Однажды, когда привычный ход азартной игры был нарушен криками и боем больших бату, возвещающих появление процессии Белого Бога, направляющегося в свой Судный Дворец, Кадош увидел Руту. Она сидела на золоченых носилках, закутанная по самый нос в красивую прозрачную белую ткань, на ее подведенные зеленым глаза падала тень большого опахала, что несла за носилками рабыня. В ней трудно было узнать ту девушку, что помнил Кадош, он и не узнал. Глазами. Но узнал сердцем, оно отчаянно бухнуло, стремясь угнаться за большими бату, и юноша, позабыв о законах, требующих от подданных Абаки танца радости в его честь, побежал за носилками. Он окликнул сестру, она увидела его и заулыбалась, в глазах ее стояли слезы, они что-то говорили друг другу, но за криками толпы ничего не было слышно.

Бдительные стражи, охранявшие царский кортеж, всполошились, схватили юношу, и тыча в него копьями, оттащили от носилок. Естественно, этого беспокойства не мог не заметить Абака. На его лице отразился гнев, он сделал знак, и Кадоша поволокли в Судный Дворец. Его больно били о каменные ступени, ведущие куда-то вниз, в темноту, потом бросили на сырой земляной пол, лязгнул железный засов, закрывший тяжелую деревянную дверь, и чемпион из рыбацкой деревушки остался один, в полном неведении о своей судьбе. Через некоторое время ему стало холодно, капала вода, собирающаяся большими каплями на потолке. Кадоша сковал страх. Здесь, в темноте, дремучий ужас детства встал перед ним во всей своей красе – Берсак, мечущий молнии, чудовище, разрывающее на части, и потянулись из темноты жуткие щупальца позабытого уже ужаса. А вместе с леденящим кошмаром припомнился и Светлый Дух, которому Кадош обязан жизнью и прозвищем. И так затосковал о своем спасителе пленник, что казалось, тот услышал его. Нет, он не явился и не рассеял своим сиянием тьму, но даже одна память о нем рассеяла страх и он уполз, шурша, в темные углы. Темнота же стала ласковой, а из сердца разлилось по всему телу удивительное тепло, и вновь пришел в душу юноши покой, а вместе с ним и непоколебимая уверенность в том, что с ним ничего не может случиться. Когда пришли за ним солдаты, он был уже спокоен и даже весел.

Его привели в светлую сводчатую залу, богато убранную драпировками и орхидеями, источавшими густой сладкий аромат, от которого кружилась голова, и оставили одного. Кадош огляделся, с живым любопытством художника рассматривая окружавшую его непривычную роскошь.

Брат и сестра порывисто обнялись, как когда-то в детстве, и в глазах обоих стояли слезы. Кадош был счастлив и мысленно благодарил своего Светлого духа, почему-то он был уверен, что без него здесь не обошлось.

- Как ты вырос Кадош, как возмужал. Ты такой большой стал, ты на голову выше меня! - восхищалась сестра.

- А я тебя даже не сразу узнал, такая ты красивая, аж дух захватывает, - не остался в долгу брат.

- Мама как, Хайрук, папа ? Что с Лимой? Кого родила? - вопросы сыпались из девушки, как из рога изобилия.

- Хорошо, все хорошо. Девочку, - торопливо отвечал Кадош, мало соображая, что говорит.

Их прервали размеренные легкие хлопки. Вошел Абака Шадон. На нем была надета темно-зеленая туника, богато изукрашенная камнями, его холеные белые руки сверкали перстнями, а из белого тюрбана торчало огромное золотое перо. Почему-то именно это перо произвело на Кадоша наибольшее впечатление, юноша не сводил с него глаз.

- Браво, браво, - голос у Абаки оказался тягучим и глубоким, он говорил, чуть растягивая слова, отчего в середине каждого проступала едва заметная хрипотца, - Как трогательно, брат и сестра встретились после стольких лет разлуки. Рута, быть может, ты познакомишь меня с ним, мы ведь теперь как бы родственники. - Абака глуповато хохотнул.

- Господин, это мой брат, его зовут Кадош, - Рута упала в ноги правителю, увлекая за собой остолбеневшего брата, он грохнулся неловко, прямо на ее белую накидку, сорвав кисею с плечей.

- Ну, ну. Можно без этикета, сокровище мое, встань. И брат пусть встанет. Я разрешаю. - Абака прошелся вразвалочку вокруг поднявшихся с колен. Рута счастливо смотрела на брата, а он - прямо перед собой. - Большой мальчик. - вынес вердикт правитель.

- Он искусный резчик, его работы очень любят в округе, - гордо сообщила Рута.

- Да-а ? Как интересно, - Шадон соединил кончики пальцев обоих рук, и, искоса глядя на гостя, сказал: А мне вот говорили, что он местный чемпион по игре в омвесо. Так ли это, Кадош?

- Так говорят, господин, - ответил юноша золотому перу. Шадон попробовал посмотреть выше своих бровей, но ничего там не увидел. Осталось только говорить дальше.

- Я люблю омвесо, особенно если есть достойный соперник. Мой визирь никудышный

игрок, а вот Берсак - партнер толковый. Но с одним и тем же все время играть скучно.

При слове «Берсак» у Кадоша сначала екнуло сердце, а потом округлились глаза, он представил себе, как мечущий молнии монстр кидает эмпики, а Абака грозно помахивает пером. Шадон заметил реакцию юноши на "Берсака", улыбнулся удовлетворенно, взял красивый медный колокольчик. На протяжный звон явились воины в красных туниках, они принесли инкрустированную слоновой костью и покрытую пышной резьбой доску черного дерева. Эмпики оказались из кости с прозрачными камнями и из черного непрозрачного блестящего камня. И доска, и эмпики были так красивы, что Кадош не мог оторвать от них глаз, казалось, он позабыл и о золотом пере, и о Белом Боге, и даже о своей сестре.

Кадош взял в руки черную фишку, поднял ее к свету и прищурился, разглядывая.

- Не знаю, но попробовать стоит. Только где взять такой камень.

- Давай так: выиграешь у меня, я дам тебе такую штуку.

- Хм. Тогда ты сделаешь большую мою статую, мы ее поставим на площади.Одна игра - одна статуя.

Кадош кивнул, и игра началась. Холеные тонкие пальцы Абаки порхали, как крылышки колибри, за ними было невозможно уследить. Взволнованный Кадош покрылся испариной - шутка ли, с богом играть. Хозяин же подсмеивался над гостем, над его усердием и робостью, это стало злить юношу, и, не отдавая себе отчета, он стал быстро нагонять соперника. Абака был все еще уверен в своей неминуемой победе и потому не спешил. Он выиграл, но когда партия закончилась, Шадон обнаружил в своей руке лишь две белых эмпики, на столе же не было не одной. «А этот парень не дурак», - подумал правитель, появившаяся было на его лице досада быстро сменилась азартом, он подмигнул замершей Руте и метнул фишку. Эту партию вновь выиграл Абака, и с большим преимуществом, чем в первый раз.

- Что же, резчик, с тебя две статуи. Одну поставим здесь на площади, а другую у меня в замке, если, конечно, они мне понравятся. Еще играешь, парень? Лично я не прочь обновить мои изображения в каждой деревенской фамбе. Справишься?

- Справлюсь, - не моргнув глазом ответил Кадош. И добавил: - Все же мне очень хочется получить этот камень.

- А ты дерзок. - Шадон был, очевидно, доволен, расслабилась и Рута, она во все глаза глядела на брата и на своего господина, девушка чувствовала себя совершенно счастливой. Абака сделал знак, и она отправилась за угощением. В ее отсутствие Белый Бог неожиданно проиграл. Не меньше его был озадачен и Кадош, он, конечно, был чемпионом, но Абака…Он же бог, а разве боги проигрывают простым смертным? В чем здесь дело? Может, удача не разбирает кто перед ней – нищий рыбак или живой бог? Из затруднения обоих вывела Рута, она привела небольшую процессию служанок с серебренными блюдами на головах, женщины с любопытством поглядывали на гостя, он же обратил внимание, что все они были очень красивы и заметно старше Руты. Рабыни или служанки расставили угощения, у Кадоша потекли слюнки при виде аппетитных блюд - в золотистой корочке сочащееся ароматным жиром жареное мясо, белый рис, десяток холодных и горячих овощных блюд, удивительные сладости, горы фруктов, кокосовое сладкое молоко, пальмовое вино, банановое пиво, большинству лакомств молодой чемпион не знал даже названий. Откуда-то возникли музыканты с флейтами и барабанами, они пели хвалебные гимны в честь своего правителя: “Великий Абака, Белый Бог, победитель сумеречья, дарующий свет, повелитель джунглей. Твое могущество простирается от берега моря до Закатных Скал. Славится твое имя, Шадон Мудрый, победитель сумеречья, дарующий свет…”

Когда молодой чемпион из рыбацкой деревушки покинул Судный Дворец, была уже глубокая ночь, над опустевшей рыночной площадью вздымался звездный шатер. Свет мохнатых странниц небес выхватывал мусор, оставленный торговцами – пальмовые листья и обрывки старых циновок, легкий ветерок пинал треснувший колебас, на большом баобабе болтались какие-то тряпки и обрывки веревок. Над серой плитой игральной доски, освещенной чадящими факелами, склонились гогочущие стражники, их голоса были слишком громки, ведь все, кто поклоняется Белому Богу, спешат угостить его слуг добрым пивом и сладким вином. Впрочем, в голове у Кадоша тоже изрядно гудело, в ушах стоял стук барабанов и слова гимнов, из набитого до отказа желудка подымалась теплая волна сонливости, а перед глазами была Рута, милая ласковая сестренка…

Ночные джунгли, наполненные странными звуками, шелестят, ухают, воют, вздыхают печально и угрожающе рыкают. Ползучие ветви лиан стремятся схватить своими жадными лапами и уволочь в шевелящийся лес, серые тучи насекомых стремятся заживо сожрать и выпить всю кровь из человека. И выпили бы, если бы не чудодейственное зелье нганги Малоха, несмотря на хмель, у Кадоша хватило ума натереться им, еще только выйдя из дворца. Жалящие твари вьются рядом, врезаются в лоб, но не кусают, будто он дерево, а что взять с дерева ночному кровопийце? Кадош приободрился, видя свое превосходство над летающей ордой, понемногу и джунгли перестали пугать, до деревни немного осталось. А там мать, как обрадуется она вестям от Руты. Да и ему обрадуется, она ведь думает, что его в живых нет, рассказали уже люди добрые, как схватили сына слуги Абаки. А он вот, жив здоров. Да, как все таки бывает… А Рута какая красавица, как ей идут эти наряды, а какие у ней кольца и бусы, прямо как у Абаки. Ходит она царицей. Такие дела.

Одно только странно, эта женщина, она такая удивительная - кожа такая же белая, как у Абаки, а волосы белые-белые, как пепел. Что она имела в виду, когда сказала: “Шадончик, милый, тебе пора принимать лекарства, ты же не хочешь лишиться своего чудесного голоса?” А он ответил: “Ну, мама, опять ты за свое, я уже выздоровел”. Ну, про маму понятно, наверное, у богов есть матери, должны же они откуда-то браться? А вот про «выздоровел» не совсем ясно, разве боги болеют? А еще проигрывают… Теперь нужно вырезать две статуи, нужно сходить в лес, поискать подходящее дерево, старейшина должен разрешить, ведь это для самого Абаки. А вот про черные камни он ничего не сказал. Жаль…

ДОРОГА КОЛИБРИ

Придерживая стоящую на земле заготовку левой рукой, Кадош сильными и точными ударами долота высекал в черном “каменном” дереве глубокие борозды и четкие углубления, оживляя ведомый только ему замысел, воплощая свое видение Белого Бога. Дерево было редкой породы, его привезли из неведомой дали, в здешних местах никто слыхом не слыхивал о таком красивом и твердом дереве. Оно было очень тяжелым, тяжелее любого известного руанам дерева, прочность его была подобна прочности тех базальтовых скал, в которых был высечен замок Абаки, поэтому работа с ним требовала больших физических усилий. Кадош заметно окреп за время работы над статуей. Абака Шадон освободил юношу от всех обязанностей и повелел хорошо кормить его. С тех пор, как в деревне появился отряд байрумов, принесших на своих могучих плечах эти черные бревна, отношение соплеменников к молодому резчику сильно изменилось. Его и раньше любили и ценили его работы, а теперь его уважали, и даже как будто побаивались. И только нганга Малох упреждал его о том, что с мвари* нужно быть осторожным. Хорошо, если художнику помогает Мудзиму - семейный дух, но в его одежды может рядиться Шави*, а Кадошу должно быть известно, как опасно общение с Шави, хоть он и мужчина. Одно лишь прикосновение духа бездетной ведьмы сделает из него злого колдуна, и всю оставшуюся жизнь он будет губить людей, тем погубит себя и навлечет страшное проклятье на свой род. Но скульптор лишь смеялся в ответ, напоминая заботливому Малоху о своем прозвище, ведь он Кадош Светлый, а разве может светлый стать злым? Малох сердился, а Кадош вглядывался в причудливую вязь темных древесных волокон, ища в них следы будущего творения. Этот брусок станет рукой Абаки, а из этого сучковатого корня выйдет отличная борода, а если не получится - не беда, материала мудрый правитель прислал более чем достаточно. Это замечательное дерево, Кадош сразу понял, что это именно то, из которого была сделана игральная доска. Жаль, имени дерева Кадош не спросил тогда, если знать имя, многое можно понять. А еще байрумы принесли целые россыпи разнообразных камней, ценности их молодой рыбак не знал, но видел их дивную красоту. Среди них были и те черные блестящие камни, обещанные Шадоном. А еще была замечательная слоновая кость. В местных лесах слоны встречаются редко, однако руаны знают о чудесных свойствах их бивней. Из них Кадош решил попробовать выточить тонкие выпуклые пластины, которыми он покроет лицо Абаки, ведь он Белый Бог.

Работа была удивительной и интересной. Удивительно интересной. Она поглотила юношу целиком, он вдохновенно резал и днем и ночью, стамеска и долото не покидали его рук, даже о еде он частенько забывал. Он был почти влюблен в своего правителя, но все больше думал о сестре, вернее, о том, что она любит Шадона, любит всем сердцем.

Однажды в его хижину зашел рыбак Сантар и рассказал о том, что у его дочери родилась двойня, это был очень большой праздник, ведь двойня - это особое благословение богов. Кадош очень радовался за старика, а тот пригласил юношу на праздник, который состоится, как только созреет пиво. Это будет через несколько дней, ведь бананы в яме должны сперва пожелтеть, и только потом их отчистят от кожуры, добавят трав и будут мять. Потом добавят воды и солода, и на следующий день пиво будет готово. Пива будет много, оно будет отменным, ведь приготовит его не кто-нибудь, а старая жена Сантара, известная мастерица по части пива. На праздник приглашены хорошие люди, старейшины и родственники из соседних племен. Славный будет праздник. И, может, уважаемый мастер Кадош выберет себе там невесту, ведь на праздники рождений обязательно приглашают незамужних девушек. Ведь Кадош взрослый уже мужчина. Взрослый мужчина Кадош быстро сообразил, куда клонит хитрый Сантар, у того была дочь на выданье, девица миленькая, но характер ее оставлял желать лучшего. Она не нравилась Кадошу, однако он выразил свою искреннею благодарность за приглашение и заботу и обещался непременно быть.

Глубокое небо искрилось радостью звезд, огромная луна величаво сияла над сонмом своих сестер, большой костер игриво сыпал искрами, маня на праздник. Над огнем истекал жирным соком целый баран, а на шкурах вокруг большого колебаса со свежим ароматным пивом сидели мужчины, передавая друг другу соломинку, сквозь которую с удовольствием и причмокиванием потягивался столь любимый всеми напиток.

Чуть поодаль сидели женщины, они хранили тишину, общаясь лишь полушепотом, ожидая своего часа. В хижине захныкал младенец, счастливая мать, с первого же раза принесшая двойню, чинно покинула собрание, чтобы успокоить свое чадо.

У костра же неспешно текла беседа. Говорили о рыбалке и урожае, охотники на ламантинов делились опытом и рассказывали свои всегдашние байки. Ах, какое нежное и вкусное мясо у медлительного ламантина, Абака знает толк в лакомствах, недаром забирает себе всю добычу, такое чудесное мясо может есть только бог. Тут кто-то вспомнил о резчике Кадоше Светлом, чье прозвище добыто при помощи не только духа, но и ламантина. И кто-то попросил его рассказать о той охоте. Кадош в который раз уже пересказал историю своих удивительных приключений, не преминув приврать о неравном сражении с большим животным, в котором он, будучи совсем еще мальчиком, да еще истерзанным жаждой и солнцем, одержал блестящую победу. Заговорили, наконец, и о теперешнем его занятии.

- А правда, резчик, ты сделаешь лицо Абаки белым?

- Я надеюсь, что у меня получится. Но может и не выйти, ведь никто в наших краях не умеет обтачивать слоновьи бивни. У меня уже кое-что получается, я сделал несколько пластин, но это не то же самое, что лицо.

- Ну-ну, не скромничай больно, - подал голос Бантур, отец Кадоша, он не скрывал своей гордости за сына и за дочь. Белый Бог избрал его детей, а это подымало его на немыслимую доселе высоту, и, кто знает, быть может именно Бантур будет через год провожать отложенных сыновей племени руанов, когда они отправятся за своим прозвищем.

- А если у него не получится, что тогда сделает Абака? - вопрос Малоха-колдуна ударил в самую точку, юный резчик отнюдь не чувствовал той уверенности, с которой говорил о нем его отец. Кадоша терзали сомнения, и не только творческие. Неожиданно для себя он вдруг сказал:

- Сдается мне, Абаке Шадону не терпится скорее заполучить свои статуи, а то, неровен час, помрет от насморка..

Вокруг колебаса повисла настороженная тишина, все глаза были устремлены на дерзкого зарвавшегося резчика.

- Ты ведь хотел сказать что-то другое ? - Помощь пришла с неожиданной стороны - от старейшины Амана.

- Н-да, - стал неловко выпутываться Кадош, проклиная себя за свой язык, - я хотел сказать… сказать, что Абака напустит на меня лихорадку и я умру, если не сделаю статую. - Находка была удачной, Аман удовлетворенно кивнул, Бантур облегченно выдохнул, а нганга Малох смотрел недобро. Мнения же остальных, как листья на ветру, повернулись за волей старейшины. Беседа спешно перекинулась на более простые и близкие вещи, а вскоре ударили бату и начались пляски, наступил час женщин. Мужчины стали любоваться на своих дочерей и подруг, те, что помоложе, вовлекались девушками в круг, и вскоре все забыли о досадном недоразумении или сделали вид, что забыли. Кадош же смущенно ретировался в задние ряды. За своей спиной он услышал вдруг тихий голос. Это был голос Амана:

- Слушай меня внимательно, Светлый, твое положение было очень высоким, и не только для твоих лет. Сейчас оно в опасности. В опасности и твоя жизнь. Племя может испугаться Берсака, гнева Абаки. И тогда… - У Кадоша мурашки пробежали по коже от одной только мысли о том, что может быть тогда. Жертва в умилостивление Белого Бога… перебьют суставы, сломают позвоночник, потом дротики… Аман меж тем продолжал, голос его был спокоен и отстранен, будто и не говорил он ничего. - А это зависит от Малоха. Сантар - племянник Малоха, а его дочь зовут Лина, если ты забыл. - Кадош понял, что хотел сказать старейшина. - Давай,- нежданный покровитель мягко толкнул юношу в спину. И Кадош пошел к костру, вкруг которого танцевали незамужние девушки.

Горячее светило покинуло небосклон, уступив место своей младшей сестре. Сегодня луна обретает свою полноту и к руанам приходит их живой бог, Абака Белый.

С трепетом и радостью ожидают в селении охотников за ламантинами явление Бога. Свеж еще недавний ужас, мечущий молнии, перед глазами пепелища, молчаливые свидетели недавнего побоища учиненного Берсаком, гневом Абаки, и когда он придет в следующий раз, не знает никто. Но все же слуга Белого Бога и в этот раз не взял ни одной жизни, от того и радость руанов. И теперь жители деревни, овеваемые горячим ветром с моря, готовятся выразить свою благодарность и любовь в танце радости. В обширной низине, специально расчищенной от растительности, горели костры, их вереница составляла правильную окружность, в центре которой был сложен главный костер, еще не зажженный, именно в нем явится Шадон. Женщины и дети, оживленно переговариваясь, ходили меж костров, то и дело слышался смех, мужчины уже начали собираться потихоньку вокруг колебаса с пивом, старики зорко следили за подростками, еще не нашедшими своего прозвища и женщинами, чтобы те не смели приложиться к соломинкам, погруженным в густое варево. Старейшина Аман жестом подозвал стоящего поодаль от колебаса Кадоша-резчика.

- Я слышал, что Лина одела на шею Муньори, маленькой посланницы счастья, голубые бусы, а горшочек каши прислан из твоей хижины. -Старейшина протянул Кадошу полоску жареного мяса ламантина, праздничного угощения Белого Бога. Только в дни его явлений руаны едят мясо этого морского животного, во все же другие дни вся добыча отправляется в замок Абаки. - Когда же будет свадьба?

- Ты же знаешь, старший, это зависит от моего отца и от отца Лины, как они сговорятся. Но, думаю, в любом случае это будет не раньше, чем я закончу статуи, я просил об этом отца.

- А я бы на твоем месте поторопился. - Резчик услышал в этой фразе явственное предупреждение, он почувствовал вдруг раздражение и досаду на нгангу Малоха, почему его жизнь и его решения должны зависеть от этого скандального старикашки? В конце концов, что он такого сделал? Сказал, что у Абаки насморк? Так ведь это правда, он своими глазами видел, как тот сморкался в белый кисейный платок. Его возмущение, прекрасно замеченое Аманом, уже готово было вырваться наружу, но тут ударил большой бату, призывающий людей собраться вокруг костра.

Там уже стоял нганга, на голове его был сложный головной убор из разноцветных керамических бус, маленьких ракушек, рыбьих пузырей и ярких перьев попугая. Его барклоз был опоясан кожаным шнурком, на котором болталось множество мешочков и малюсеньких колебасиков со всякими колдовскими снадобьями, в руках старик держал большую поющую раковину и дымный факел. Люди собрались вокруг него, и Малох начал ритуал.

- Зачем пришли вы сюда, люди? - речитативным распевом обратился он к толпе.

- Мы пришли, чтобы призвать Белого Бога, повелителя джунглей, победителя сумеречья, дарующего жизнь, - ответило единым дыханием племя.

- Зачем вы хотите призвать Белого Бога, повелителя джунглей, победителя сумеречья, дарующего жизнь? - голос колдуна звенел на высокой истеричной ноте, грозя сорваться на визг, глаза его закатились, а в уголках рта проступили капельки белой пены.

- Мы хотим прославить имя Белого Бога, Шадона Великого, повелителя джунглей, победителя сумеречья, дарующего жизнь! - скандировала толпа.

Аман отделился от толпы и подошел к нганге, тот протянул ему чадящий факел.

- Возьми, Аман, этот свет, пусть он приведет к нам Абаку Милосердного.

- Повелителя джунглей, - твердила толпа свой неустанный припев.

- Я принимаю этот свет и несу его к Белому Богу, Шадону великому, победителю сумеречья.

Нганга Малох что есть силы дунул в раковину, извлекая из ее чрева гудящий немелодичный звук, похожий на рев раненого бегемота. Ударила святая троица больших барабанов бату, старейшина сунул факел в гущу смолистых веток, они тотчас заискрили, породив оранжевые язычки пламени и обильный густой дым. Толпа восторженно взвыла и большим хороводом двинулась вкруг костра, танцуя и скандируя что есть мочи: “Абака! Абака! Белый бог! Повелитель джунглей! Победитель сумеречья! Дарующий жизнь! Явись! Явись, Абака! Абака! Шадон Великий ..!” А дыма становилось все больше, вскоре он заполнил всю луговину, напитав дурманящим ароматом легкие голосящих танцоров. Тяжелый однообразный ритм барабанов и едкий дым быстро делали свое дело - глаза истошно пляшущих руанов понемногу закатывались, обнажая белки, резко выделяющиеся на фоне их темной кожи.

Первым впал в священный транс нганга. Он упал на землю, тело его сотрясали дикие корчи, изо рта вырывались клочья пены. С каждым кругом все меньше и меньше людей оставалось на ногах, но можно ли их было назвать людьми в эту минуту? Если спросить сейчас их имена, вспомнят ли они их?

Многие лежали на земле в полной неподвижности подобно мертвым, другие корчились, как нганга, кто-то вцепился в соседа и срывал с него одежду, царапая в кровь, женщина с большим животом металась в истерике, рвя на себе волосы и размазывая по лицу грязь и кровь. Казалось, что не осталось на побережье ни единого нормального человека. Нет, впрочем, один все же остался, это был старейшина Аман. Он не участвовал во всеобщем бесновании, а зорко следил за происходящим, стоя чуть поодаль, с наветренной стороны костра, ожидая своего момента. Вдруг он заметил, что не пляшет и не корчится Кадош, а внимательно смотрит в костер. “Ох уж мне этот резчик, - подумал Аман, - рановато что-то он стал задумываться о чем не следует. Попозже бы годков на десять, пятнадцать, тогда бы из него вышла хорошая замена мне. А что делать с ним сейчас? Молод, больно молод еще, совсем мальчишка.”

А люди меж тем начали понемногу подыматься на ноги и вновь пускались в пляс под мерные удары барабанов. Пришел в себя и колдун, возобновив скандирование призыва Абаки. Вот он, нужный момент, люди выбросили всю свою силу и уже начали уставать, их сознание размягчено ритмом и наркотиком, скоро они совсем выдохнутся, медлить нельзя. Но смущал этот пацан, что он уставился в огонь, что ему нужно? Хочет не пропустить момент явления Бога? А лучше бы пропустил. Тут Кадоша толкнули, и он вынужден был встать в круг, плясать и звать со всеми бога. Аман облегченно выдохнул и взял священный талисман, символ своей власти, полученный из рук самого Абаки.

В дымном столбе костра возник бог. Толпа взвыла истошно и все пали на колени, вопя теперь уже нечто нечленораздельное. На лицах выступили слезы восторга, религиозное чувство достигло своего апогея. Вот он, Белый Бог, Абака Великий, дарующий жизнь. Можно было в подробностях рассмотреть его сияющий наряд, насладиться спокойной красотой его лица, всей его гордой величественной фигурой.

Но произошло что-то непредвиденное. Мелькнула тень, дым резко опал на землю и потек по ней ядовитой жижей. Абака исчез, удивленно смолкли барабаны и в наступившей ватной тишине стало слышно, как шипит на углях банановое пиво, вытекшее из перевернутого колебаса. Долгое мгновение глаза всего племени были прикованы к залитом кострищу. Не так должен уходить Абака. Они еще не вознесли ему все хвалы, не принесли даров и не слышали его чудного голоса. Зато они услышали другой голос, сказавший как-то очень просто – “Абака не бог”. Если бы сейчас случилось землетрясение, его бы, наверное, не заметили.

Первым сориентировался в создавшейся ситуации старейшина, он сразу понял, что это Кадош, а еще он понял, что парня не спасти. Если бы он хоть промолчал, еще можно было выкрутиться, а что делать теперь? Сейчас все поймет Малох, и тогда...

- Он оскорбил Бога! - старый колдун не заставил себя ждать. Его крючковатый палец уставился в грудь Кадошу Светлому, заслужившему свое прозвище от Духа, с которым он провел много дней. - Он оскорбил Бога! И теперь гнев Абаки падет на наши головы! Сжечь его! Принести в жертву Богу, чтобы отвратить его гнев от нас! Сжечь его! - Бичом хлестали его жестокие слова, ударяя по обнаженным нервам толпы. И она потянула руки к обескураженному резчику, потерянно стоящему подле чадящего костровища. Безликое жестокое чудовище намеревалось разорвать в клочья возмутителя.

- Стойте! - Меж толпой и приговоренным юношей встал старейшина. – Стойте! – Толпа качнулась недоуменно, в воздухе, пропитанным терпким запахом трав, повис вопрос. Аман выждал, когда к людям хотя бы начнет возвращаться способность соображать. – Он оскорбил Бога, - жестко проговорил старейшина, отделяя каждое слово, - Он должен быть наказан. Уничтожен. Сожжен. Растерзан. И тогда, быть может, Абака пощадит нас. Но! – еще пауза, чтобы все успели испугаться этого “но”, - но не вызовем ли мы гнев Абаки, решив все сами? Ведь из-за нашего самоуправства Абака лишиться возможности удовлетворить свой гнев, и тогда он точно падет на нас. – Аман внимательно всматривался в лица, тщательно вслушиваясь в реакцию людей. Да, кажется, их проняло. - Давайте отдадим его Абаке, Пусть Бог сам придумает для него наказание.

- Да уж, - сказал кто-то в напряженной тишине, - у Абаки это лучше получится. Скормит его Берсаку. Или еще что почище придумает.

И нганга не нашел, что возразить. Поразмыслив, он тоже счел доводы Амана вескими. В конце концов, Кадош все равно будет убит. Парень не нравился Малоху, до двигала им не злоба, а забота о родном племени. Малох был стар и помнил, как зверствовал прежний Абака, да и Берсак был другой. Малох не хотел, чтобы те времена вернулись.

Наутро все племя собралось у хижины старейшин, в которой провел ночь отступник Кадош. Его пришли провожать, смотрели молча, одни с презрением, другие с любопытством, и лишь в немногих глазах было сочувствие, например, в глазах его матери. Женщина украдкой смахнула слезу, она прятала свое горе, ведь у нее были еще дети, как-то теперь они жить будут? С укором смотрел отец. Он теперь навсегда останется отцом предателя, а если гнев Абаки обрушится на общину, что тогда? Лучше ему не пережить это. Кадош тоже подавленно молчал, он не мог понять, как это случилось. Что заставило его перевернуть колебас, да еще сказать эти слова? Любопытство? Какое же глупое безрасудство движет им?

- Зачем ты сделал это? - спросил его немного погодя старейшина Аман, когда они пробирались по джунглям, прорубая себе дорогу большими ножами, а прямо над их головами кружили зеленые стайки колибри. Маленькие птахи трепетали радужными крылышками, зависнув подле больших орхидей, источающих сладкий аромат. Кадошу всегда нравились эти маленькие эльфы джунглей. Он думал, что любуется их красотой в последний раз.

- Как не знаешь? Ну хорошо, а почему ты решил, что Абака не Бог? Не бойся, мне можешь сказать, все равно это вряд ли прибавит что-то к твоему наказанию.

- Я… Но ведь он же не настоящий, тот, который в костре, у него нет тела, это только картинка, статуя, сделанная из тумана, а живого там нет. А когда я играл с ним в омвесо, он бы вполне живой.

- Боги многолики. - Произнес старик, пытливо всматривающийся в лицо юноши.

- Верно, но… Здесь другое. Понимаешь, когда со мной был Светлый Дух, он был реальным. Он БЫЛ. У него очень тонкое тело, оно как бы сделано из света, так почему у Абаки не может быть тела из тумана? Но, понимаешь, Светлого Духа я не только видел, но и чувствовал, чувствовал всем своим существом, и это чувство наполняло меня таким покоем, такой радостью. А от Абаки были ощущения, как от обычного человека, а от того, что в костре – вообще никаких ощущений, там пусто, никого нет. Я не чувствовал присутствия личности. Ведь Бог, из чего бы он ни был сделан, личность?

- А ты ведь умен, и даже больше, - сказал Аман вместо ответа. - Но как безрассуден! Почему ты не поговорил об этом со мной? - В голосе его звучала горечь.

- Не знаю, - сказал Кадош бесцветно и отвел глаза, - наверное, потому, что понял это только тогда. Так я прав, Абака не Бог.

- Этого я тебе не скажу, мой мальчик, потому что сам не знаю. Может быть, Бог, а может, и нет. Да только тот, что в костре, действительно ненастоящий. Вот, смотри-ка сюда, - и он достал из-за пазухи талисман, символ его власти, это была серебренная, богато орнаментированная бляха с красным глазом камня. Старейшина повернулся в тень, и под раскидистым тамариском появился давешний Абака, только сейчас он был прозрачный и плоский. В первое мгновение Кадош отшатнулся, сердце его глухо ухнуло, но быстро взял себя в руки, проворно подошел к дереву и пощупал шершавый ствол. Он увидел, что часть изображения лежит также на его руке. Юноша посмотрел на старшего. Тот нажал на серебренный завиток, и Абака пропал, нажал еще раз, и Абака появился снова.

- Я не знаю, как это устроено, но знаю, что если бы ты не сделал эту глупость, рано или поздно она бы стала твоей. А теперь я отдам тебя Абаке, может, он и оставит тебя в живых, а может, и нет, не знаю. Твоя сестра все еще первая женщина среди наложниц, может, она и упросит его.

- Так значит, каждую новую и полную луну ты делаешь это? - резчик указал на талисман.

- Ты столько лет обманывал нас? – не унимался Кадош.

- Ты думаешь только о себе, Кадош, о своих прихотях. Но есть еще и племя, а еще есть Берсак и он вполне реален, в отличие от этого, - он потряс талисманом, - а есть еще байрумы Абаки, они тоже вполне реальны и хорошо обучены, и их учит Берсак. Я, мальчик, не обманываю вас столько лет, как ты изволил выразиться, а берегу вас от гнева Абаки. И ты мог бы сменить меня, но ты выбрал свою прихоть.

Кадош шел, понурившись, а над его головой порхали изумрудные колибри, наполняя стрекотом своих крыльев напоенный сладкой влагой воздух.

ДАГОН

За спиной остались шепчущие и рыкающие джунгли, закончилась дорога маленьких лесных фей, изумрудокрылых колибри, и изумленному взору Кадоша предстал Замок Абаки. Зрелище было впечатляющее. Конечно, молодой руан видел уже Судный Дворец, но это… По коричнево-желтым крутым склонам, поросшим одним только бамбуком, к небу карабкался изумительный черный змей. Два витка крепостных стен, один над другим, ощерились, как дракон гребнем, островерхими сторожевыми вышками. А еще выше представала не то большая круглая башня, не то еще один виток крепостных стен, только выше прежних. Это пугающее сооружение было увенчано новой башней меньшего размера, которая притулилась к одному из двух скальных клыков, между которыми был зажат замок.

Кадош замер с широко распахнутыми глазами и открытым ртом, затылок его лежал на спине, а позади стоял подсмеивающийся старейшина Аман. Последний дал юноше в полной мере насладиться величественным творением. Но чьих рук было это произведение? Человечьих? Это не могло поместиться в голове парня из рыбачьей деревушки, а значит, что? Значит, это могли сделать только те, что выше людей, а еще это значит, что Абака - Бог. Вслед за потрясением пришло раскаяние, Кадош искренне сожалел о том, что все так вышло. Глупо вышло.

- Что ОН теперь сделает со мной? – Первое, что спросил юноша, придя в себя.

- А-а, - потянул Аман, явно получая удовольствие от изучения тех чувств, что владели мальчиком, - теперь ты понимаешь? Вот то-то же. Я тебе уже ни чем не могу помочь, разве что советом. Молись и уповай на милосердие Шадона, может, ты и вымолишь прощение, может, он сохранит твою жизнь. Но одно знаю точно: ты больше никогда не увидишь своих родичей и друзей. А когда я приду в деревню, расскажу о том, как жестоко тебя покарал Бог. Содрал с тебя живого кожу и обтянул ею барабан. Или что-то в этом роде.

- Мама, - прошептал подавленно юноша, - мама! - Это тихое восклицание многое рассказало старому главе племени о происходящем в душе юноши. Это было покаяние юности и взросление. Кадош понял, что своим упрямством он обрек на страдание не только себя, но и своих близких. Мальчик вспомнил, что его матери уже один раз пришлось похоронить своего сына, и теперь снова. А если он останется в живых, она об этом никогда не узнает.

- Эй, там, внизу! - их окликнули с надвратной башни. - Какого вы там высматриваете, что вам здесь нужно, гиенины дети? Или желаете угоститься? - дюжий бородатый байрум показал пришельцам в проеме между зубцами башни длинную стрелу, натянувшую тетиву лука.

- Я Аман, старейшина из племени руанов. Я пришел к Абаке.

- Что-то я не припомню, чтобы сегодня было распоряжение о тебе. Абака ждет тебя? - спросил бородатый с подозрением.

- Ты прав, сегодня не мой день. Но мое дело очень срочное. Доложи старшему, пусть он выслушает и сам решит.

- М-м,- байрум озадаченно почесал бороду. Поразмышляв немного, он все же скрылся из виду. Аман, бросив сумку и мачете, уселся прямо на землю, приготовившись к долгому ожиданию. Кадош, понурившись, переминался с ноги на ногу, не решаясь сесть. Взгляд его остановился. Шло время, в джунглях, оставшихся позади, характерно изменились звуки, близился закат. Наконец над стеной возник давешний байрум, а рядом появилась еще одна голова. Насколько можно было судить в стремительно наползающих сумерках, он был старше первого, гладко выбритое темное лицо его отражало недовольство.

- Что тебе нужно, Аман, зачем ты приволокся сюда к ночи? И что это за парень?

- Приветствую тебя, Зураб-вакир. Об этом парне не беспокойся, он уже никогда не выйдет из города. А о том, что привело меня сюда, не стоит кричать на все джунгли, мы же с тобой не болтливые бабуины, Зураб, давай поговорим, как мужчины. Спускайся сюда.

- Мужчины разговаривают клинками, - завелся вакир, которому не хотелось спускаться, а потом идти с докладом к Абаке, да еще возвращаться. Сплошной геморрой. Ну что делать, не пошлешь же к царю байрума?

- Зураб, поверь мне, дело действительно важное. - Всем своим видом Аман излучал серьезность и смирение. Вакир горестно вздохнул и пропал из виду.

Немного погодя раздался жуткий скрежет, от темной замшелой поверхности стены отделилась тяжелая туша моста, угрожающе зависнув над зловонной жижей, разделяющей стену и земляной вал, на котором стояли гости. Кадош присел, закрыв голову руками, он не понял, что происходит. Когда же бревенчатая платформа с грохотом бухнулась в чавкающее месиво, из вязкой волны поднялся аллигатор. Зверь был огромен, его пасть распахнулась в возмущенном зевке, и взору Кадоша предстали облепленные комьями земли зубы чудовища, каждый был с мачете, и наверняка не менее острый. Но самое страшное, что пасть разверзлась всего в нескольких локтях от обмершего Кадоша.

- Царица морская, это ж дракон До, - прошептал пораженный страхом юноша.

Аман тронул его за руку, выводя из ступора. Пасть с железным лязганьем захлопнулась, чудовище, недовольно урча и булькая, степенно погрузилось в вонючее болото. Старейшина взошел на мост, Кадош, как зачарованный, двигался за ним.

Вакир Зураб встретил их в стене. Пока Аман рассказывал ему суть дела, пока тот вникал, озадаченно посматривая на парня, Кадош не отрывал глаз от кругов, идущих по воде, там, где только что был легендарный дракон До. Резчик плохо помнил, как вели его узкими улочками, зажатыми меж отвесных стен, скупо освещенных чадящими факелами. Ему запомнилось, почему-то, что под деревянной мостовой шумела вода, там был устроен водосток, но Кадош не знал этого и думал только о чудовище. Наконец его заперли в сырую келью, где-то в толще внутренней стены, и потянулись часы томительного ожидания.

История повторялась. Может быть, именно поэтому Кадош не поддался страхам, а вспомнив о Светлом Духе, свернулся калачиком на соломе и уснул сном праведника.

Проснулся он уже на рассвете от криков и шума. Оказалась, что одна стена его кельи является просто бамбуковой решеткой, выходящей на плац. Напротив были солдатские казармы с узкими оконными проемами проемами, стены из дерна, обмазанного глиной. Площадь между бараками и камерой, устроенной во внутреннем кольце стен, была крыта толстыми бамбуковыми стволами, посреди нее на квадратном основании возвышалась статуя, работа была очень грубая, и лишь золоченое перо говорило о том, что это Абака, Белый Бог. К печалям резчика добавилась еще одна: теперь ему не удастся сделать статую... Во дворе выстроились ровными прямоугольниками байрумы. Их было много. Если собрать вокруг одного большого костра жителей двух деревень, их будет меньше, чем солдат, которых сейчас видел перед собой Кадош. Только руаны никогда бы не могли стоять так ровнехонько, не шелохнувшись, ни единым вздохом не нарушив идеальную правильность рядов. Одно это говорило о том, какая пугающая сила была перед юношей. Байрумы.., да, они действительно были реальны, эта угроза стоит не одного Берсака. Сердце Кадоша сжалось и ухнуло куда-то в пропасть при одной только мысли, что они могли сделать с его родичами. И если виноват будет он, Кадош Светлый, дерзкий резчик, возомнивший, что может бросить вызов Богу. Он зажмурил глаза и в безмолвной молитве отчаянно умолял всех известных ему богов и духов, включая Абаку, смиловаться над его племенем, и покарать только его, согрешившего.

Где-то рядом с собой он слышал сильный мужской голос, хлесткий, как удары бича. Команды, отдаваемые этим голосом, выполнялись четко и точно. Байрумы, следуя приказам, поворачивались, как листья на ветру, шагали, не нарушая строя, выхватывали и поднимали высоко вверх свои короткие мечи. Молодой руан заворожено наблюдал за этим удивительным танцем, ритм шагов и команд производил действие, подобное барабанам бату, и юноша понемногу впадал в транс. Вдруг прямо перед ним из-за стены вынырнула большая фигура, на светлом фоне были отчетливо видны закрученные рога. Берсак! Кадош в ужасе отпрянул от решетки, вжавшись всем телом в боковую стену. Сердце его бешено колотилось, грозя прорвать плоть, как старые мехи, по лбу потекла струйка холодного пота. Берсак! Это он руководит происходящим действом. Командир у них Берсак!

Самое противное - это предательская дрожь в ногах, а еще ладони стали липкими и холодными. Поняв, что он может думать о том, что его беспокоит, юноша решил, что должен справиться со своим страхом. Он медленно, но верно приходил в себя. Сначала он размял руки, потом пошевелил ногой, потом другой. А над плацем по-прежнему господствовал сильный голос, размеренно выкрикивающий команды на непонятном Кадошу языке. Мальчик сделал над собой усилие и рывком повернулся к решетке – Берсак был на месте, байрумы маршировали, выбрасывая клинки, а на заднем плане, у каких-то хозяйственных построек, женщины кормили кур. И это было так обыденно, так просто, было в этом что-то успокаивающее и очень домашнее. И Берсак не казался уже чудовищем, напротив, приглядевшись к нему, резчик нашел его крепким мужчиной лет тридцати с небольшим. Может, и младше, солидность ему придавала большая окладистая борода, тщательно ухоженная, с несколькими тонкими косицами, волосы коротко острижены, голова закутана белой лентой так, что массивные рога казались всего лишь причудливым головным убором. Но юноше было хорошо известно, что это отнюдь не бутафория, ему ведь приходилось видеть Берсака в действии. От этой мысли его передернуло. А потом он подумал о том, как, должно быть, неудобно спать с таким вот украшением на голове.

Солдаты выстроились вокруг статуи Абаки, и высоко подняв клинки, стали выкрикивать: “Да здравствует Абака!” Наоравшись вволю, так, что Кадош даже успел потерять интерес к происходящему, байрумы после какой то малопонятной команды разошлись. На плацу стало пусто и уныло, вся жизнь сосредоточилась под большими навесами из пальмовых листьев, солдаты вяло переругивались или заигрывали с кокетничающими женщинами, а некоторые уже чертили на песке игральные доски, выковыривая ножами маленькие лунки. Эмпиками им служили кусочки козьего помета, у тех, что постарше, были камешки - осколки базальтовых скал. Кадош своим натренированным глазом художника подметил одну странность - все байрумы были неуловимо похожи друг на друга, как бывают похожи дети одного отца от разных жен, и цвет их кожи был чуть светлее, чем у женщин. У женщин тоже была одно особенность, даже две: все они были примерно одного возраста - лет тридцати пяти-сорока, и все как одна были красивы. Поразмышлять о причинах этих странностей Кадош не успел, потому что к нему обратился давешний голос, а через мгновение из-за стены вынырнул и сам Берсак.

Кадош обмер. Пред ним стоял монстр, одно наименование которого приводит в ужас обитателей морского побережье всех возрастов, и с самым добродушным видом протягивал пленнику небольшой колебас с пенной жидкостью. Кадош, как зачарованный удавом кролик, протянул через решетку дрожащие руки, все еще не отрывая обалделого взгляда от рогатого собеседника, и приложился к кружке. Пиво было отменным, оно освежило и приободрило заключенного. Он решительно проговорил:

- Не за что, парень, меня, кстати, зовут Джодж, а тебя?

- К-кадош, - ответил юноша, которого внезапно одолело заикание.

- Неплохое имя для смертника. Пойдем, тебя Абака ждет, - Джодж открыл решетку большим деревянным ключом.

- Аб-бака? - пролепетал враз похолодевший резчик. Ах, как же не хочется умирать! Статуи, женщины, омвесо, да что там, даже пиво. Сколько прекрасного оставляет он в этом мире. А что его ждет там? И где все же это ТАМ?

- Не дрейфь, Кадош, может, еще не все так плохо. И мой тебе совет – будь посмелей, ведь тебе уже нечего терять. А вот забавы ради Шадон может сохранить тебе жизнь.

- Ага, - только и сказал резчик в ответ на трогательную заботу монстра.

- Вот и наш гений пожаловал, - Шадон встретил поникшего юношу насмешливо, - как же тебя угораздило пиво-то в костер перевернуть? А-а? И что за глупости ты там говорил? - в руках Абаки обнаружился большой кисейный платок, в который он шумно высморкался. - Что молчишь, язык, что ли, откусил, ишачье отродье? Или твои мозги смешаны с гиениным пометом? Отвечай, когда тебя спрашивают! -рявкнул Шадон что было мочи, но гнусавый его голос сорвался на визг, испортив все тщательно продуманное впечатление. - Что ты пялишься, как полоумный? - уже спокойно поинтересовался хозяин.

- Так и есть, что я полоумный, - Кадош вытянулся в струнку, и, выкатив глаза, отрапортовал, будто заправский вакир: Только полный идиот может сказать то, что выговорил мой проклятый язык. Как видно, Шави помутила мой рассудок.

- Нет, но некоторые думали так, потому что у меня бывают видения.

- Вот, значит, как. - Абака потер платком и без того красный нос. – Значит, Шави попутала? А сейчас, значит, ты сожалеешь о своих словах?

- Да, сожалею. - Кадош чуть расслабился, видя в глазах Шадона только любопытство и ни тени гнева. Но владыка джунглей молчал, глядя на смутьяна испытующе. Кадош понял, что должен говорить что-то. Он набрал в грудь побольше воздуха, призвал все свое самообладание и, взмолясь о покровительстве всех духов, начал свою речь. Он говорил так вдохновенно, что даже подумал в какой то момент, что ему следовало бы стать сочинителем песен, а не резчиком. Шадон слушал сосредоточенно и очень внимательно, временами дергая свой воспаленный нос. Кадош же то разливался соловьем, расписывая достоинства Великого Бога Абаки Белого, то униженно каялся, достигнув невиданных высот в самоуничижении, описывая свою глупость и гордыню. Он умолял справедливого владыку обратить свой гнев, только против недостойного резчика (не закончившего, кстати, статую), а не против того несчастного племени, что породило такого недостойного сына. Он заклинал Абаку любовью его сестры Руты и материнской любовью...

- Ну, хватит, - Шадон прервал оправдательную речь на самом патетическом моменте, при этом он так скривил лицо, будто проглотил незрелый померанец. Кадош сконфуженно умолк, хлопая глазами. - Хватит нести околесицу. Поди прочь, ты утомил меня. - Голос Абаки звучал капризно и вальяжно. Он помахал в сторону юноши мокрым платком, все еще болезненно морщась.

На зов явились те два байрума, что сопровождали пленника в башню Абаки, Берсака с ними уже не было. Кадош был подавлен, если не сказать раздавлен, как видно, не удалось умолить ему оскорбленного Бога. Его привели не в ту камеру, где он провел ночь. Эта была больше раза в три, решетка, выходящая все на тот же плац, занимала здесь лишь половину наружной стены. Здесь было много свежей соломы и даже несколько изрядно потертых циновок, в большом колебасе стояла тепловатая, но чистая вода, а в углу лежал высокий тощий старик, он пошевелился, увидев юношу, и прошамкал беззубым ртом:

- Приветствую тебя, спасенный Духом Света. Как же долго я ждал тебя.

Так началось знакомство дерзкого резчика, приговоренного к смерти, и старого монаха из далекой страны по имени Дагон. Юноша начал задавать ему вопросы, вызванные странным приветствием старца, тот отвечал, поведав Кадошу удивительные вещи. Страной была манера нового знакомого, он открывал юноше ровно столько, сколько тот спрашивал, и продолжал свои удивительные истории только после того, как наш бунтарь самостоятельно додумывался до правильного вопроса. Когда же вопросы были неправильными, Дагон посмеивался и отворачивался к стене на своем травяном ложе. Так он мог молчать неделями и даже месяцами в ожидании правильного вопроса. Так Кадошу светлому открылась удивительная история об Амме – боге-создателе.

Создавая свои творения Господь стремился наделить их всем, чем обладал сам. Каждое творение получило возможность быть – появляться, изменяться во времени, перемещаться в пространстве и развиваться внутри своей сущности, накапливая опыт общения с другими созданиями.

Лишь одного не мог передать Амма своим детям – всевластия. Ибо у вселенной может быть лишь один господин. Богу не нравилось это. Ведь сколько бы стараний не вложил в существо, какое бы не дал ему могущество, оно все равно оставалось лишь творением и было всецело в Его власти. Такое существо не могло стать другом, ибо все его чувства были лишь результатом заложенных творцом качеств.

И тогда Творец решил дать каждому свободу воли – выбор. Это качество примиряло низших с Создателем, но и таило в себе опасность распада вселенной под воздействием разнонаправленных воль. Поэтому Господь разделил всё на мужское и женское.

Раньше всех выбор сделал Ого, один из четырех первых, брат близнец того который в последствии станет человеком. Ого, названный Лучезарным, был задуман раньше всех, он должен был стать лучшим, самым могущественным и самым совершенным. И он знал об этом, так же он знал о выборе и женщине, которая должна принадлежать ему. Ого подумал: «Если я самый сильный из всех и у меня есть выбор, то зачем мне Бог? Я и сам смогу творить, как Он, все что захочу.» Выбор был сделан, и Ого решил покинуть мировое яйцо По не дожидаясь своего рождения. Но прежде, он хотел найти свою подругу, что бы забрать ее с собой. Ого выбрался из своей ячейки и исследовал мировое яйцо По. Женщины нигде не было. «Значит Амма обманул нас!» Оскорбленный и разъяренный Ого покинул мировое яйцо По, вырвав свою часть плаценты.

С болью и состраданием взирал на него Амма. Ведь женская составляющая бунтаря была заключена именно в этой части плаценты и должна была появиться на свет после рождения Лучезарного. И теперь Ого обречен оставаться всегда одиноким и неполноценным. Но ничего нельзя было изменить, выбор был сделан.

Все же Амма не дал погибнуть своему возгордившемуся созданию. Он обернул плаценту, с сокрытыми в ней знаками души невесты, вокруг незадачливого жениха, сделав ковчег. Ковчег защищал Ого от первичного мрака.

Ого в ковчеге удалился от Бога и приступил к своим опытам. Используя все свои совершенные качества он создавал из зерен похищенных у Творца кошмарные существа. Наверное он не хотел, что бы они были такими уродливыми и несчастными. Но не имея женской сущности он не мог творить иначе. Поняв это, Ого решил воевать с Аммой, что бы отобрать силой, то чего лишился вследствие своего преждевременного выбора.

Бог не дал ему приблизиться к мировому яйцу По. Один из братье Ого по приказу Создателя превратил яйцо в огонь. Огонь стал вращаться, увлекая за собой ковчег Ого.

Шло время. С каждой новой попыткой Ого все больше впадал в ярость и отчаянье, и все больше творил безумств. Не рожденный еще мир был уже изранен и запачкан. Потребовалась жертва. Этот выбор сделал Номмо Прудо, брат-блиизнец Ого. Прудо расчленили на все его составляющие, на все элементы его сущности и сущности его подруги, ибо мужчина и женщина это одно. Из этих элементов были созданы звезды, животные и все прочее, что у Бога для человека. Такой способ творения потребовался для того, что бы Амма был уверен, что в будущем мироздании не взбунтуются вдруг отдельные составляющие. Хватит и одного Ого и его произведений. К счастью, трое оставшихся братьев сделали верный выбор. Но теперь мир был обречен на вечную борьбу. И вместо задуманного Рая, возник мир полный горечи и страданий.

Отправляя на Землю Номмо Прудо, воскресшего в виде мужчины и женщины, Господь постарался сделать планету как можно прекраснее, она больше не была в полной власти Ого. Но Лучезарный со своим кошмарным воинством все же обитал там. Понимая, что ему не победить Амму и своих братьев, Ого задумал привлечь Номмо Прудо на свою сторону.

Начал он, как водиться с обмана – посеял раздор между мужчинами и женщинами, населявшими Землю к тому времени во множестве. Больше всего сил Ого тратил на женщин, ибо не переносимо ему было видеть невест и подруг во множестве, тогда как он лишился своей, так и не познав соединения, так и не узнав любви.

Став великолепным мастером иллюзий Лучезарный стремился внушить любовь к себе женщинам, отвратив их от мужчин. А когда не преуспевал в этом, порочил жен в глазах мужей. Но все его победы были кратковременными, ибо люди знали тогда правду. Тогда решился Ого на великий обман и удалился, готовить страшную битву.

- Он убивает наших женщин. – тихо, но внятно проговорил Карий, глядя в стену. Кадош смотрел вопросительно. – Дабисту, - Сайр обернулся, - их жгут, едва им исполнится сорок, а мы живем по сто, двести лет! Даже если нам и удалось встретится со своей женской половиной, мы все равно утратим ее, не успев обрести. Рамоны такие же могущественные и неполноценные, как Ого. Как Рам.

Из груди Кария вырвался нервный смешок, больше похожий на хрип или кашель. Глаза щипало, пришлось сощуриться.

- Почему Амма, такой добрый и всемогущий, допустил, чтобы все так вышло? Он что, не знал о намерениях Ого? А если знал, то почему не помешал ему?

- Чтобы понять Амму, нужно знать, что такое свобода. Свобода выбора, - Кадош

вздохнул тяжело и продолжил, - больше всего Амма уважает в нас нашу свободу, он сотворил нас подобными себе в этом. Если бы он не дал сделать Ого то, что он хотел, это было бы насилие. И чем бы тогда Он был лучше Ого?

- Но из этого вышло столько страдания... И Номо Прудо...

- Пойми одно, Номмо Прудо ДОБРОВОЛЬНО согласился принести себя в жертву.

- Этого я не могу тебе рассказать. Ты не посвящен. Но ты можешь узнать это из того,

ЧТО Бог сделал для того, чтобы мы встретились, и я рассказал тебе о том, о чем рассказал.

Карий стоял как громом пораженный. Ведь действительно, сколько невероятных вещей произошло с Кадошем, да и с ним тоже, сколько событий, которые смело может назвать чудесами даже рамон. И если бы не все эти чудеса, Кадош никогда бы не оказался в Маифе, а Карий бы не узнал этой удивительной истории сотворения мира.

- А зачем Богу понадобилось, чтобы я об этом знал? Зачем Ему нужен я?

- Я знаю только, что Дагон ждал меня двадцать лет. И я тоже ждал двадцать лет. Значит, это действительно нужно. Мы узнаем об этом, когда придет время, так же, как мы узнали друг друга, когда пришло время.

- А ведь если бы, - задумчиво потянул Карий, зачарованно глядя в воду бассейна, - ес-

ДАРЕЛ

В джунглях шел дождь. Он шел уже второй месяц. Деревья потемнели от влаги, листья, принимали на свои упругие поверхности мириады струй, серебристых и теплых. Вода была всюду: над головой, впереди и позади, она хлестала слева и справа; колючие струи шелестящими змеями заползали под любую одежду, мгновенно промокали и барклозы туземцев, сделанные из древесной коры, и льняные и шерстяные одежды пришельцев; даже их кожаные панцыри, обшитые железными бляхами, не могли сдержать натиск стихии. Вода была даже под железными шишаками, вымочив подшлемье и, размочив волосы, она хлестала сплошным потоком, застилая глаза и не давая дышать. А что было под ногами! Вернее сказать, под грудью. Байрумы тяжело передвигали конечности в сплошном селевом потоке, поминутно проваливаясь в коварные овраги, превратившиеся в настоящие болотные зыбуны. От неминуемой гибели спасал лишь корабельный канат, надежно связывающий солдат в одно подвижное целое, да корни и ветви деревьев, за которые они цеплялись. Однако эти корни-ветви служили также источником опасности, не меньшей, чем зыбуны. Байрумы прокладывали себе путь щитами и мечами, отряд продвигался медленно, но настырно, зубы крепко стиснуты, ни одно ругательство не вырывалось из-под сплошной водной пелены. Лишь всхлипы и чавканье того, что не так давно еще было землей, да неумолимый шум большого дождя.

Однако это не означало, что под железными шишаками было тихо, можно себе представить, какими только эпитетами не награждали ракшасов дождь изнуренные воины, какие удивительные определения происходящего рождались в свободных сердцах кочевников. Впрочем, маифские байрумы, бывшие некогда вольными детьми степи, знали, что такое сезон дождей, но не знали что такое дождь в джунглях. По крайней мере, большинство из них.

Совсем иначе чувствовал себя плавно скользящий между густыми кронами, ставшими похожими на водоросли в аквариуме, главный руководитель всего предприятия, рамон. Это был аннунак Ашнусарпал. В его задачу входило доставить местному Абаке нового берсеркера по причине того, что предыдущий благополучно издох от изношенности. А еще нужно было умудриться добыть как можно больше этого дурацкого черного обсидиана, и если понадобится, отправиться за ним дальше, в глубь материка. И зачем только Карию нужны эти головешки, да к тому же столь опасные? Конечно, аннунак, тем более гуру, не может и не должен выполнять ничьих приказаний. Но не в случае с Сайром. И как только могло выйти, что этот…

Ашур оглянулся на всякий случай - для собственного благополучия не следовало допускать никаких вольностей в мыслях по отношению к Сайру, даже если их разделяли многие и многие даны океанской воды. На всякий случай, кто их знает, этих… Да и друг ему все-таки Карий. Посмотреть на него, так вроде и не изменился особенно, помрачнел только. Впрочем, он и раньше был не особый весельчак. А с друзьями, молодец, остался таким же, как и прежде. Так по чему бы и не постараться для хорошего человека, виноват, Сайра?

Ашур с умилением разглядывал поникшие и выцветшие от воды могучие соцветия аренги. Одни – палево-желтые, другие пурпурные. Впрочем, сейчас яркие краски несколько померкли, но как красиво омывала их вода - будто статуи в русалочьем дворце. Рамон представил себя на минутку пчелой, вот только нектар весь смыло. Ну да ладно. Зато, какой он молодец, что придумал эту штуку. И всего-то – легкая платформа, немного химии, немного механики, генератор гравитации да пара магических фокусов. Зато сколько удовольствия! Лети себе, наслаждайся красотами джунглей, а ведь никогда их прежде не видел в таком ракурсе. А байрумы, любо-дорого посмотреть, как стараются ребята, старательно измеряют глубины туземной грязи. Ашуру даже стало жалко парней, они же не виноваты, что не родились рамонами. И аннунак с благодарностью, вдруг откуда-то возникшей в нем, посмотрел на своего Намтара, прикрывавшего его от неудобных струй. Тот фыркнул, как обиженный енот, мол, знаем мы вашу благодарность, один геморрой, торчи тут, как придурок, не то зонтик, не то корыто оцинкованное. А дождь, он, между прочим, в отличие от Намтара, из тяжелой материи состоит. Но Ашур так же быстро потерял интерес к своему служебному духу, как и проявил. Он уже думал о другом. Ему стало интересно, известно ли материковым жителям о белых термитах, или еще пока рано? Когда их высадили? Лет эдак двенадцать назад. Порядочный срок, они за это время уже могли уничтожить тысячи буру* леса, а может, и больше. Впрочем, точно это знает только аннунак Зартух, большой любитель насекомых, настоящий мастер. Ему удалось натворить большое количество этой дряни, но термиты особенно хороши. Это ж надо, абсолютное коллективное бессмертие. Ни огонь, ни холод не берет их, никакие яды и даже кислоты. Разве что прямое попадание молнии или открытый космос. А работают как чисто - там, где прошли термиты, остается чистенькая просека, девственно чистая. Брр. Вот пакость-то! Хорошо, что догадались их на материке высадить, а не в Маифе. Там бы оставались жуткие картины, например, одни каменные или железные перила от мостов. А здесь чисто, и зарастет все быстро, разве что на замок какого-нибудь абаки термиты набредут. Ашур задумался, представив себе эту картинку, и развеселился - вот потомки удивляться будут: стены есть, а никаких следов жизнедеятельности хозяев и в помине нет. Ну, что ж, пусть их, потомков, да и абак, подумаешь, одним клиентом меньше будет, другие царьки найдутся. Все стремящиеся к власти всегда будут нуждаться в услугах Маифа. Так что можно им и термитов подсунуть, не одни только многофункциональные пальмы - и одежда, и еда, и стройматериалы, наркотик опять же, краска и всякое такое. Не мешало бы посмотреть, кто этот бетель вывел. Под ногами проплыло несколько величественных пальм, на которых вызревают красные орешки бетеля.

Как здесь сыро, ракшасов дождь, одежда вся влажная, а лицо! Дихлум размок и потек черно–зелеными разводами, надо бы умыться. Рамон дал своему Намтару мысленную команду уменьшить площадь водной блокады, протянул руки под дождевые струи и плеснул пригоршню теплой, пахнущей джунглями влаги в лицо.

А все же хорошая штука эта доска. Только вот дома с нее никакого проку, разве как развлечение. Кому ж доски нужны, когда порталы есть?

Теплые ласковые капли ложились на лицо, как поцелуи матери, они утешали, а уверенная поступь дождя успокаивала. Притихшие джунгли сочувствовали и уважали скорбь человека. Как все - таки странно устроена жизнь: мы приходим в мир с широко открытыми удивленными глазами, ждем великих открытий, добрых чудес, видим красоту, встречаем любовь, но как быстро все это исчезает под лавиной борьбы, мелких страстишек, глупых страданий и неуемных противоречий. Получается так, что каждый день ждешь завтра, то самое завтра. Кажется, еще немного, ну еще самую малость, самую маленькую толику потерпеть осталось. И терпишь. И ждешь. Жизнь странная штука, порою ты узнаешь о том, что уже получил вожделенное счастье, лишь когда оно безвозвратно позади. Понимаешь, что волновавшее тебя вчера сегодня уже поблекло. Тогда что остается? Все то же вожделенное завтра? Джодж был из тех, кто ждал это завтра. И вот дождался. Теперь ему построили дом в джунглях, его последний дом, сегодня Шадон снял со статуи лист ареки, в последний раз открыв лицо угулы Джоджа, толкового военачальника, чемпиона омвесо и милосердного Берсака.

Кадош все стоял и смотрел в это лицо, омываемое струями, лицо, вырезанное им самим, смотрел и не мог оторваться, не мог понять, что же все-таки унес к предкам этот удивительный человек. Как уживались в нем его доброта и мудрость с той ролью, что он играл среди руанов столько лет? Как вообще можно ужиться с этим сумасшедшим миром?

Вот Дагону это удавалось, но он посвященный, ему известна главная тайна бытия. Владеющий этой тайной не знает страха, не ведает разочарования, не сгибается страданием. Кадош с нежностью вспомнил о старике, сколько же он не посещал его поминальный дом? Много, месяца три уже. Когда он был там в последний раз, ему с трудом удалось отыскать бамбуковую хижину, утонувшую в буйстве джунглей. Может в этом и смысл? На место одной смерти приходят множество новых жизней. Но чтобы так было, нужно иметь такую смерть, вернее, такую жизнь...

Кадош подошел к статуе, выделявшейся из ряда других размером и тонкостью работы. Статуя Абаки была, конечно, выше, но не с такой любовью выполнена. Абака здесь представлял как бы отца умершего, а все прочие - его семью. Большая семья у угулы Джоджа, столько байрумов, они чувствовали себя настоящими сыновьями. Они ушли уже, всему свое время: время скорби и время работе. Но резчик не мог оставить Джоджа. Статуя Кадоша тоже стояла здесь, чуть поодаль. Это был его второй автопортрет, первые затерялся где-то в джунглях вместе с хижиной Дагона…

Ласковая материнская вода омывала теплое дерево и усталого человека, его натруженные резцом руки и заострившееся в печали лицо.

Ночь пришла так же внезапно, как всегда, накинув свое тусклое покрывало на мокрые джунгли.

Обезумевшее солнце изливало свою ярость на исстрадавшуюся землю, душные джунгли замерли в ожидании ночи, которая, может быть, принесет некоторое облегчение. На самом солнцепеке, на бамбуковом плацу маршировали обозленные байрумы. Вот уже который день их новый угула Дарел не давал им роздыху. Вакиры, шагавшие во главе своих подразделений, недоумевали: какой смысл в такой жестокой муштре? Неужели нельзя отложить занятия до вечера? Берсак Джодж, да примут предки его душу, никогда не позволял себе так бестолково мучить своих людей. Обычно сезон жары проходил в полуленивой истоме, парни отдыхали, пили пиво, резались в омвесо; конечно, и тренировки не пропускались, но они бывали раз в три-четыре дня, и проводились уже после захода солнца, когда ветерок с побережья приносил свежее дыхание Ингле, матери морей. А Дарел, что он думает о себе? Он был едва ли старше самых младших солдат. Воевал ли он когда-нибудь? А что он творит в деревнях – Джодж брал жизни только по приказу Абаки, а этот убивает пять-десять человек, словом, сколько успеет, пока все не разбегутся. Правда, только мужчин, но кому от этого легче? Эдак женщинам вскорости будет не от кого рожать. Совсем озверел парень. Когда же наконец он одумается? Или кто-то другой не выдержит раньше? Но только кто рискнет пойти против него, ведь он, хоть и молод, но гораздо опаснее Джоджа, вся сила, которого была в его руках и навыках, его рога были лишь бутафорией, почти бесполезной, в лучшем случае он мог припалить задницу слишком медлительному подданному Абаки. И поделом, страх должен быть. Страх, но не бессмысленная жестокость. А Дарел убивает ядовитыми стрелками, что родятся у него сами собою в запястьях. Он неуязвим, при малейшем признаке опасности берсеркер покрывается непробиваемой броней. Жуткая вещь, так смотришь, парень как парень, хотя вблизи довольно противно – поры-прорези, дышат как жабры, из них-то и выскакивает эта чешуя, прочная, как базальтовые скалы, на которых стоит замок. А если не знать, что это за дрянь, кажется, что парень просто очень прыщавый, как если бы он переболел болотной крапивницей и выжил. Еще когда он только появился, всем ясно стало, что это тот еще фрукт. Первый раз он этой пакостью покрылся, когда пушка в полдень шарахнула. Испугался, видать. У нас она вроде петуха, только раз всего работает, да и то, что заряды понапрасну тратить? Если солнце в зените – пали, чтобы птицы разлетелись, да и те уже привыкли. А этот подумал, наверное, что война. Вот если бы действительно в него из этой пушки долбануть, интересно, взяло бы?

А то он вишь еще что удумал, чтобы Кадош вырезал маленькие статуэтки Шадона, и, свирепствуя в селениях, Берсак оставляет их после себя для убедительности. А Шадон и рад, сколько лет уж Абака правил добром и справедливостью, и вот на? тебе. Ох, царица морская, доколе же еще терпеть этого змея подколодного, мало нам одного дракона До, так теперь этот еще.

- Задницы свои соберите в кучу, что за дрянное войско, мать вашу! - командовал молодой угула, а парни злились, обливаясь потом и обалдевая под своими раскаленными шишаками. Злились, но терпели. А как не терпеть? Зураб был лучший воин после Джоджа. Вот то-то и дело, что был. Вызвал он Дарела на поединок, теперь ходит под себя. А рук и ног сколько он парням переломал. Надо же, какого зверя нам боги послали. За какие такие грехи? Эх, Джодж-угула, ты был справедливый и честный, да пожил мало, пусть хорошо тебе будет в небесных джунглях. Впрочем, старики помнят того, кто был до Джоджа и того, кто был еще раньше, все Берсаки, чудо-воины, не больше десяти лет протягивают. А смерть какая страшная. Живет себе и живет, здоровый и сильный, а потом сгорает за полгода. Живьем разлагается. Дорогой ценой достается берсеркерам их силу.

- Ум! Нам! Тим! Байши! – выкрикивал имена стихий жестокий молодой угула.

- Ум! Нам! Тим! Байши! – послушно отзывались истекающие горячим потом байрумы, они давно привыкли к этим словам, хоть и не один из них не знал, что они означают.

МАСТЕР

Абака изнывал от жары. В башне не смотря на толстые стены было очень душно. Какой-то из предков Шадона придумал устроить на двух скальных зубцах, меж которыми был зажат замок, резервуары для дождевой воды. В них также были заключены несколько родников. Вода подавалась вниз по бамбуковым трубам прямо в башню, а во дворе питала фонтан, потом стекала еще дальше в два бассейна, которыми пользовались его наложницы и слуги. Но сейчас в желобах, выложенных вдоль стен, едва плескалась теплая, пахнущая тиной вода. Она не давала прохлады, напротив, испаряющаяся влага быстро нагревалась и лишь усугубляла страдания. Богатые драпировки отсырели и уже пованивали, Шадон подумывал, не приказать ли их снять, к дьяволу морскому.

Полуголый Абака возлежал на высокой кровати, над ним старательно работали опахалами трое рабов. Но и это почти не помогало. Абака был толст, потому мучался от жары больше других. Жизнь казалась отвратительной и приторной. Немного отвлекал бетель, Шадон вяло жевал красную жвачку и проклинал жару. Впрочем, в другие сезоны он мучался еще больше, у него был извечный травяной насморк, болезнь отпускала немного лишь в сезон зноя, когда большинство растений впадало в спячку, и в сезон дождей, когда пыльцу попросту смывало. Чертовы рамоны заламывали за лекарство бешеную цену, да и появлялись они только раз в десять лет, чтоб их… А в своем царстве умельцев не было, нганги лишь ползали в ногах, умоляя о пощаде. Почему-то руаны никогда не страдали такой дрянью. Что с них взять, с дикарей черномазых.

Влажный затененный свод залы наполнился мелодичным треньканьем. Это пришла Рута. Абаке нравился звук крохотных серебренных колокольцев, он приучил свою возлюбленную носить множество их на запястьях и щиколотках и в волосах.

- Приветствую моего господина, - Рута опустилась подле необъятного ложа, заваленного подушками с кисточками и скрученными покрывалами,

- Спасибо, отвратительно. Эта чертова жара сведет меня с ума. Я или озверею скоро

или умру, - в голосе Шадона проступили плаксивые нотки.

- Ну не расстраивайся так, родной, скоро все это закончится. - Женщина обняла своего милого за плечи. У него была очень жалостливая и трогательная физиономия, как у маленького мальчика, которому не дали банан. Его усы, стриженая бородка, брови и волосы торчали в разные стороны, отчего он выглядел еще умилительней.

- Да, тебе хорошо, ты вон какая худенькая и стройненькая, а я толстенький, - пожаловался Абака и съел кокосовый пончик.

- А может, тебе стоит попробовать похудеть? – предложила Рута.

- Если я похудею, за что же ты тогда любить меня будешь? – спросил Шадон, взяв с золотого подноса горсть орехов, вымоченных в меду.

- Я буду любить моего ленивца всегда, - наложница взъерошила золотистые волосы

Шадона, и в который уж раз увидела седину. Правда, в светлых волосах она была почти не заметна, а вот когда поседеет она… Шадон уткнулся ей в грудь, потом погладил ее по животу.

- Родишь девочку, я тебя отошлю. – Шадон лукаво посмотрел на наложницу снизу

вверх. Она лишь улыбнулась. Он всегда говорит так, раньше она боялась, что он так и сделает. Но до сих пор этого не произошло. У абаки всегда было много женщин, так и должно быть, но Рута была его постоянной и неизменной привязанностью. Женщина уже давно не беспокоилась о том, что он может отправить ее к слугам. Вернее всего, потому, что беззаветно его любила, что бы он ни делал. А обиды, они все в молодости остались.

- Ты всегда мальчиков рожаешь, я знаю. Ты у меня просто умница. И чего это я в тебя

- Зачем нам пятый мальчик? Я уже девочку хочу, ее можно будет наряжать, кукол ей

делать, - пока она говорила ему все это, он развертывал тонкую ткань, служившую ей одеждой.

- А я говорю, тебе пора жениться, - твердила мать, прямая, как палка, сухая и строгая

женщина. Она было уже стара, но все еще красива. – Я ничего не имею против Руты, если ты ее любишь, то что тебе мешает любить ее дальше, когда возьмешь жену? Ведь ты же понимаешь, что тебе нужен наследник. Кто будет царствовать после тебя? Я надеюсь, ты не задумал отдать замок одному из ее черномазых…

- Мама, они мои дети, - Шадон спрятал на языке угрозу. – Понимаешь? Мои.

- Ну о чем ты говоришь, сколько у тебя этих …детей? – Она сделала ударение на слове

- Нет, не хватит, - она начала заводиться, - если ты питаешь такие нежные чувства к

своим… детям, если ты наплевал на чистоту нашей белой крови, то подумай хотя бы вот о чем: эти твои черномазые выродки перережут друг друга в два дня, как только ты умрешь, замок разграбят, а наше благородное имя смешают с грязью. Сейчас ты бог, но стоит тебе дать слабину, и эти чертовы змеи быстренько разорят наш замок. Если ты настолько потерял голову, что готов отдать себя на поругание этим чернозадым обезьянам, если тебе все равно, что будет после тебя, то, может, ты подумаешь о нашей безопасности? Ты знаешь, что Сихизал захватил замки Анора и Скапа? Тебя это не беспокоит? А, между прочим, его Голубая Долина не так уж далеко от нас. Ты хотя бы иногда вспоминаешь о том, что ты царь? Посевами и податями занимаюсь я, окружающие события интересуют только меня, твоему Берсаку приказы отдаю я. Мне остается только жениться за тебя! – женщина была в отчаянье. – Пожалей ты меня, в конце концов, я ведь старая уже. И, все что я хочу, это что быты был счастлив.

Мать рыдала, Шадон бросился ее успокаивать, в нем проснулись сыновние чувства и чувство долга, а еще зашевелилась совесть.

- Хорошо, я пошлю на днях кого-нибудь. У кого дочери есть?

- У Матроха две и у Патина, еще я слышала, что у Артуха четверо, но они маленькие

- Фу, я видел матроховских дочерей, они жуткие уродины, а у Патина – старухи.

- Ну, не такие уж и старухи, не старше тебя. Подумал бы ты о себе раньше, уже был бы у тебя наследник.

- Мама, ты же знаешь, что говоришь глупости. Как только бы мой наследник дорос до того, чтобы трахать девок, тут же бы меня и прирезал.

- Таки уж и прирезал бы? – мать утирала слезы.

- Ну, может, отравил или еще что. Ты ведь это не хуже меня знаешь, откуда это Сихи-

зал взялся? Правильно, все оттуда же, папу своего грохнул. А сколько Намиту было-то? Сорока еще не было. Если я сейчас произведу на свет белого сына, мне останется пятнадцать лет, а мне только сорок восемь. Ты родила меня, когда моему отцу исполнилось семьдесят, он пожил будь здоров. Мне кажется, я тоже имею на это право.

- Да, сынок, имеешь. Но если Сихизал пойдет на тебя войной, что ты ему противопоставишь?

- По-моему, у меня неплохой Берсак, ты ведь сама его хвалила?

- Да, хвалила, но у Сихизала тоже есть Берсак, он старше твоего и опытней. Он воевал

еще за отца Сихизала и побеждал, между прочим, а на что способен твой, неизвестно. Потом, Берсак Берсаком, а что у тебя войска, двести человек, половина из которых твои же дети?

- Ну не половина, не преувеличивай моих способностей, мама. А сколько же у этого

- Вот, вот то, о чем я говорила. Ты спрашиваешь, какое войско у твоего врага, у своей

- Слушай, если действительно есть реальная опасность, то следует думать о том что

- Да, сын, прости. Сейчас я тебе все расскажу. Нет, лучше позвать Дарела, я посылала

его в Голубую Долину, и, честно тебе скажу, его вести пугают меня.

Пришел Дарел, Шадон испытывал к нему некоторую неприязнь, и не то что бы ему был неприятен вид своего угулы, нет, парень был даже красив, несмотря на свою броню, еще он был белый. Абаке не нравилась политика Берсака, зачем запугивать подданных до полусмерти, они и так вели себя смирно.

Дарел рассказал странные вещи. Войско Сихизала насчитывает пять сотен отборных бойцов, половина из которых иноплеменники, то есть наемники. Чем платит им Сихизал? Сам он молод (едва исполнилось двадцать четыре года) и очень жесток, о том, как он расправляется с непокорными, ходят леденящие душу истории. Муравьиные кучи, москитные заросли, пытка бамбуком, все это самое невинное из его художеств. Угула Сихизала, по мнению Дарела, хороший берсеркер, но способнические его характеристики не выше дароловых. Опыт, конечно, больше. Но Масавел уже стар. То есть ему исполнилось тридцать два, а это практически придел для берсеркера. Не сегодня-завтра он может отказать. Предел Дарела должен быть намного выше. Морфинг как мог объяснил своему Абаке суть экспериментов Кария, но тот мало понял, если не сказать - ничего, но поверил.

Войско противника, вдвое превышающее числом, это еще не так страшно. Но! У Сихизала есть отряд морфингов. Целый отряд! Пятьдесят восемь единиц. Правда, они не люди – животные, но кто сказал, что это минус? Они созданы на материале степных волков, но неизмеримо превосходят тех в скорости, жестокости, реакции и разуме. Это подразделение практически непобедимо, им можно противопоставить только большую численность, то есть на одного такого вольфа должно приходиться до десятка байрумов или полусотни крестьян. Где взять столько людей? Их нет. А где взял этих вольфов Сихизал? Известно где, у рамонов. Уже почти год они живут в Голубой Долине. Чем платил? У рамонов вот уж десять лет одна цена – черный обсидиан. Где взял? Так у него и спросить надо. Понятно только то, что он явно не сидит сложа руки.

Шадон болезненно поморщился. Однако этот Дарел много себе позволяет. А терпеть придется, и все из-за этого чертова обсидиана. Раньше рамоны с удовольствием брали кварц, алмазы, даже оникс, не гнушались золотом, серебром, а теперь что? Одно расстройство.

Хотя можно попробовать заключить мир, но на это особенно рассчитывать не стоит. Очевидно, сам Сихизал не намерен жениться, да и что предложить ему? Нет, конечно, можно было попробовать взять в жены сестру той, на которой женился бы воинственный царь. Но, увы. Есть ли у Сихизала сестры? Есть одна, она много старше, и они в конфликте. С тех пор, как он прирезал папочку, она ушла в горы, живет в пещере, настоящая ведьма. От нее лучше держаться подальше. А если она вдруг и согласится выйти замуж за Шадона, вряд ли это поможет. Сихизал настоящий монстр, у него нет ничего святого, и родственные чувства для него – тьфу! Тут вмешалась мать Абаки – значит, нужно объединяться с соседями, нужно срочно жениться на дочери Матроха, младшие его дочери - жены Масара и Мвоха. Если пошевелить мозгами, то понятно становится, что четыре царства – это лучше, чем одно. Намного лучше.

Все это так, но вольфы! Это вновь взял инициативу Дарел. Какие еще предложения? Та самая пушка, которая палит почем зря каждый полдень. Дарелу видится, что это стоящая защита.

А порох, а чугун, наконец, ведь Дарелу известно, что пушечка-то из Маифа. Где ж им взять такую штуку? Или, может, Берсак знает, как они делаются? А-а, вот то-то же.

Тогда что остается? Брак? Ну, это уже понятно. А что еще? Укрепить стены? Вырыть дополнительный ров? Еще один, или лучше несколько драконов До. Да где ж их взять? Вернее, кто возьмется за это? Сколько Абака помнит себя, столько в болотистом рве, что вокруг замка, всегда был только один дракон До.

В общем, голова у Шадона шла кругом, он совершенно изнемог от всей этой маяты и от жары. А, уже ночь? Но тем паче спать пора. Как известно, утро вечера мудреней.

Что бы он делал без Руты? О, женщины, свет очей, как же не любить вас, как не утешаться вашим теплом и нежностью. Черная женщина, белая – какая разница. Правда, из белых он знал только свою мать, и, честно сказать, не очень хотел бы иметь такую подругу подле себя. Хватит ему одной. То ли дело Рута!

Кстати, о Руте. Что там поделывает Кадош? Ведь он почти десять лет не разлучался с колдуном Дагоном, верно, тот обучил резчика своим штучкам. Если рамоны не по карману, следует поискать гения в своем отечестве. А то, что у Кадоша мозги светлые, он не раз убеждался.

К утру у Абаки вызрела уверенность, что нужно озадачить талантливого смертника, который вот уж восемнадцать лет как пережил свой приговор. Припугнуть, авось, народит что- нибудь. Вольфы, понимаешь. Хм-м, а с Рутой он, значит, почти двадцать лет? Кто бы подумал… За сим решением его и застало утро. Он призвал Кадоша. Так и так, резчик, сделай-ка ты мне стальное войско, штук эдак восемьдесят - сто, чтоб уж наверняка этих вольфов завалить.

Кадошу стало дурно. Да понимает ли Абака, о чем говорит?

Понимает, а как же. Как? Да элементарно. Берешь бревно (их осталось еще приличное количество, тех самых…) и выстругиваешь воинов. Кузнецов позовем, они броню скуют, шлемы, мечи, и все такое, чтоб не хуже чем, у людей. А ты, Кадош, вспомнишь колдовскую науку Дагона да оживишь парней, чтобы было вольфам что противопоставить.

Кадош опешил – да как же это? Ручками, ручками – пояснял Шадон. «Не можешь?! Это ты, братец, лукавишь. Все ты можешь. Ты же мастер. А бунтовать будешь – в раз тебя к бамбуку привяжу, и прорастет он сквозь тебя, сердешного, может, тогда и не будешь запираться да колдовство свое скрывать? Ты все про Амму-то своего рассказываешь, рассказываешь. Не пора бы уже и чем-нибудь полезным заняться?»

Вот тебе, бабушка, и инглев день. Если нет ума, то и не будет.

Поплелся бородатый резчик к своему жилищу, у него давно уже была своя мазанка, притулившаяся к крепостной стене, наполненная запахами дерева и кости.

Давно уж не было в живых Дагона, к кому же за помощью обратиться? Дагон учил Кадоша молиться, что ж, делать больше нечего. Может, Амма и услышит его.

ЧУДОВИЩЕ

В скалистом замке царила суета. Служанки чистили, мыли, убирали, стирали и готовили; наложницы разбирали наряды, спорили из-за драпировок и убранств залов, скандалили из-за ваз и безделушек. На заднем дворе образовался целый караван из груженых мулов, животные стояли понурившись, вяло отгоняя мух, некоторых из них уже освободили от поклажи, другие только ждали своего часа. Бананы, ямс, кокосы, ананасы, бататы, померанцы, почки ареки, плоды манго и хлебного дерева, большие туши ламантинов, вяленая и копченая рыба, пальмовое вино - все, что дарит щедрая земля Ламантинового Берега, было собрано и свезено ко двору правителя. Месера, мать абаки Шадона, хозяйка замка, сбивалась с ног, такой переполох совершенно сбил с толку обычно степенных и медлительных подданных; и свои слуги, и пришлые по требованию правителя крестьяне бестолково толклись, суетились, ссорились, все они как-то разом поглупели и растерялись. Под ногами метались истошно вопящие дети и куры, блеяла перепуганная коза, сорвавшаяся с привязи. Все это было так непривычно для спокойной, степенной и праздной жизни замка, что казалось настоящим безумием или стихийным бедствием.

Всеобщий переполох не обошел и байрумов, им выпала честь чистить городскую канализацию. Потемневшие от сырости и грязи бамбуковые бревна были подняты, и поставлены вдоль стен, чрево сточных каналов оказалось вскрыто, как брюхо морской коровы, и смердело, как цветы-людоеды. Байрумы матерились и всяческими нелестными эпитетами отзывались в адрес Месеры, решивший в один день сделать то, что нужно делать, по крайней мере, десятилетие. Впрочем, все было не так плохо – один солдат выкопал в грязи отличную нефритовую вазу, другому достался золотой браслет, мало-помалу все вооруженное лопатами войско было охвачено духом кладоискательства.

Рута руководила несколькими служанками, помогающими ей устроиться на новом месте. Она переезжала из башни в верхний этаж лучшего дома наложниц. Потому что завтра в замок прибывала невеста абаки Шадона, Савита, дочь Патина. Нельзя сказать, что Руту обеспокоила или расстроила эта перемена в ее судьбе, она верила своему возлюбленному и видела действительную необходимость в этом браке. А что будет дальше, на то воля богов, ее интересует сейчас только их малыш, который вот-вот должен появиться на свет.

Сам Шадон, обеспокоенный угрозой войны, осматривал военные укрепления замка. Три ряда валов, предшествующих первой крепостной стене, практически перестали существовать, часть их осыпалась, часть размыло, большая же часть безнадежно поросла джунглями, что само по себе было неплохо, но если противник вздумает использовать огонь… А почему бы, собственно, ему и не вздумать? Ну да ладно, это дело хлопотное, но поправимое. А вот ров порадовал абаку, от запущенности он превратился в абсолютно непроходимое болото, с драконом До тоже было все в порядке, как выяснилось, их оказалось во рве целых три. Как это случилось, Шадон не знал, да и зачем ему знать? Не он их туда сажал, не ему их и пересчитывать. А вот стены оставляли желать лучшего. Множество трещин, дыры. Кое-где просевшая кладка, разрушенный временем и выдутый ветрами скрепляющий раствор, все это требовало средств, сил и времени. Ни того, ни другого, ни третьего не было. Вернее, было, но все съедалось этой дурацкой свадьбой. Патин прибудет со всем своим выводком и проживет здесь минимум месяц, это значит, что их придется кормить и развлекать все это время, а заняться ремонтом будет нельзя. Конечно, абака уже отдал приказ отряду байрумов отправляться за щебнем и камнем в скалы, пришлось даже купить мулов. Но все снова отложилось, мать потребовала мулов для доставки в замок продовольствия, а байрумов для чистки сточных канав. Его дорогая родительница решила блеснуть пред гостями всем, что имела, так сказать, не ударить в грязь лицом. Шадон давно знал, что спорить с его мамой бесполезно, проще переждать ее, как грозу.

Шадон стоял на одной из сторожевых башен (только они и были в полном порядке, нужно отдать должное стараниям угул, прошлого и нынешнего), с тоскою взирая на все то безобразие, что творилось внизу. Во всеобщее смятение влилась еще одна струйка раздражения - из джунглей вернулись девушки с огромными корзинами, доверху наполненными благоухающими лилиями и орхидеями. Он пошел даже на это, зная, какие муки ему предстоит пережить из-за своего извечного травяного насморка. Шадон болезненно поморщился и вдруг увидел Кадоша. Только он один не принимал никакого участия во всеобщем легком помешательстве, он стоял, прислонившись спиной к своей мазанке, и со вселенским спокойствием взирал на происходящее. Абака вспомнил вдруг свой давешний приказ относительно деревянного войска, ему стало так смешно, что он засмеялся вслух. Удивленно посмотрели сопровождавшие его вакиры. Он приказал одному из них привести Кадоша. Тот вызвал байрума и приказал ему. Байрум долго спускался по упрятанной в толще стены лестнице, потом долго тащился через заполненную народом площадь. Кадош за все это время так и не изменил позы.

Услышав, что абака призывает его, резчик похолодел. Он так и не придумал, как вывернуться из столь дурацкой ситуации. Он не ожидал от своего правителя подобной выходки, но он помнил и то, что он смертник, переживший свой приговор уже почти на двадцать лет. Кадош посмотрел вверх на башню, Шадон помахал ему ручкой.

- Ну что, мастер, как продвигаются у нас дела с моим чудо-войском? – абака спрашивал приторным голосом, едко улыбаясь.

У Кадоша засосало под ложечкой. Спустя несколько мгновений в его голове вдруг образовалась мысль. Она возникла вся сразу, целиком, не поделенной на логические группы и связки, думал он ее в процессе озвучивания.

- Дела продвигаются замечательно, я уже вырезал десяток, можно приглашать кузнецов и снимать мерки. Отменные вышли байрумы, вот только женщин они любить не смогут, хотя я могу и это. Как пожелает мой царь, с мужским достоинством делать солдатов или без?

Глаза Шадона округлились, подумав немного, он нашел поворот событий забавным и ре шил подыграть дерзкому смертнику.

- Лучше, конечно, с достоинством, а то как же – солдаты, и без достоинства, не по-людски как-то. А с другой стороны, зачем составлять нашим байрума конкуренцию? Парни могут обидеться. Сложная ситуация. А давай знаешь как? Ты делай всех без достоинства, а мне одного с достоинством состряпай, я перед соседями буду хвастать, пусть завидуют.

- Очень мудрое решение, так и сделаем, – глаза Кадоша были наглыми и бесстыжими.

- А когда же ты будешь оживлять их? Страх как не терпится испробовать их в деле.

- Как только мой правитель прикажет и предоставит мне все необходимое, м-м, для

- Да так, пару пустяков. Двадцать горшков пепла от человеческих волос и восемь

горшков детских слез*. Да, еще для того, который с достоинством, нужно, м-м, собрать горшок мужского семени.

- Ага, - сказал абака, - ну с семенем это просто, это мы нашим парням поручим. А вот

- Ну, это проще простого. Сколько у абаки подданных? Вот прикажи им всем побрить

- Угу, понятно. А ты думаешь, что с моих подданных наберется столько?

- Скажи мне, резчик, тебе очень нужна твоя голова?

- В общем-то она мне нравится, может, и не очень красивая, но я к ней привык.

- Если ты не хочешь отвыкать от своей некрасивой головы, тебе придется очень быстро и очень честно ответить мне на один мой вопрос. Ты готов?

- Ты когда все это придумал, только что или специально сочинял?

Шадон улыбнулся, на это раз искренне. Он вовсе не был дураком или самодуром, просто ему так было легче примериться со своим бестолковым существованием, а сейчас ему приходиться еще и бороться за эту тяготящую его действительность. Кадош нравился ему, и не только из-за Руты, и не только по тому, что он был хороший мастер. Если бы все это Кадош задумал целенаправленно, то это было бы оскорбление. И, как ни крути, а пришлось бы его убить. А поскольку все родилось только что, то дерзость можно считать истерикой, вызванной страхом, примерно такой же, что приключилась с Шадоном, когда ему пришла в голову эта бредовая идея.

- Что же, резчик, живи. Я милую тебя. И смотри никому не рассказывай про всю эту чушь.

Правитель и резчик расстались, довольные друг другом. Амма услышал Кадоша и разрешил все наилучшим образом.

Абака действительно позаботился о своей возлюбленной со всем усердием. Раньше в этом этаже жили пятеро женщин, теперь она одна. Здесь было несколько удобных спален и обширных, богато убранных залов, терраса на крыше, затененная высокими пальмами, даже своя собственная кухня – печь с трубой на открытом балконе. Руте с детьми здесь будет даже удобнее, чем в башне, вот только Шадон будет далеко, правда, в их возрасте это уже не так важно. Из четверых ее детей с ней жили только двое младших, старшим уже минуло двенадцать, и они были в казарме. Раньше Рута относилась спокойно к тому факту, что ее дети станут байрумами, но теперь, когда нависла угроза войны, материнское сердце исполнилось страхов и тяжких предчувствий.

Еще ее беспокоил Дарел. Угула давно всячески давал понять женщине, что она ему нравиться, но приближаться не решался, пока она была подле абаки. Всем был известен дурной нрав парня, и что придет ему в голову, знает только Ариша.

Интуиция не обманула. Когда зашло солнце и волнение в замке наконец улеглось, явился Берсак. Причем он выбрал не совсем обычный способ посещения – влез в окно третьего этажа. Рута увидела его раньше, чем он ее, потому, что догадалась. Она притаилась за дверным пологом, пытаясь придумать, что предпринять. Меж тем Дарел прошел в спальню, пробрался к кровати. В комнате было темно, лишь слабые отблески факелов бродили по стенам, бросая зыбкие неверные тени. Не найдя женщину в кровати, берсеркер обернулся, и, увидев ее, покрылся своею жуткой чешуей. Это продолжалось лишь мгновение, он сейчас же воплотился вновь в человека, но это мгновение было не из приятных, и не только для нее. Замечательная защита воина была палкой о двух концах, с одной стороны она делала его неуязвимым, а с другой стороны с головой выдавала все движение его души. Может быть, отчасти и от этого он был так жесток, ему все время приходилось доказывать свою состоятельность. И вот теперь вновь его преимущество обратилось против него. Ну кому охота, чтобы женщина видела его испуг?

- Потому что я не звала тебя, и, мне кажется, не давала тебе повода думать, что я приму тебя.

- Не нужно нам говорить. Да и не о чем. – Женщина видела всю невыгодность своей позиции и спешила закончить все побыстрей. – Уходи, пока тебя никто не видел.

- Почему ты прогоняешь меня, я ведь не сделал тебе еще ничего плохого. – Совсем не

так представлял Дарел себе эту встречу, он собирался сказать много хороших слов, слов о любви, а выходило что-то совсем не то.

- Значит, ты думаешь, что я могу делать только плохое? - Берсеркер начал серьезно

волноваться и стал заводиться. – Ты думаешь, я монстр, да? Чудовище? Я я ведь человек. Я тебе противен, да? Ты на меня смотреть не можешь без омерзения?

- Ты за этим сюда пришел? Чтобы обвинять меня?

- А что, я не прав? Вы все ненавидите меня, вы боитесь меня и ненавидите. Все меня

ненавидят! – Дарел терял над собой контроль, Рута серьезно испугалась. Не за себя, за детей. Да и за Шадона тоже, завтра приедет его невеста, а то,что сейчас может произойти… Он медленно надвигался на нее. Женщина, сделав над собой усилие, взяла себя в руки, мысли ее лихорадочно работали.

- Стой! Стой, Дарел. Послушай меня, - он замер, Рута продолжила, - послушай меня

внимательно и спокойно. И постарайся понять. – Она вложила в голос всю силу и убедительность, на которую была способна. – Ты – не монстр. Ты – человек. Смотри, моя кожа черная, а твоя белая. В нашем мире человека с белой кожей считают богом, и ты тоже бог. Только и это неправда. Ты – человек. Шадон – Белый Бог, но я его женщина и знаю что он человек. Человек с достоинствами и недостатками. У меня черная кожа, а у тебя чешуя, но оба мы люди…

- Потому, что я люблю другого человека, человека по имени Шадон.

- Нет, Дарел, ты мне не противен, но пойми, я женщина абаки, мать его детей.

- Ну и что? Тут все женщины абаки и матери его детей, и к ним ко всем ходят байрумы.

- Да, но меня абака не отпускал, я все еще его женщина, понимаешь? И я люблю его.

- Но он женится завтра, значит, ты ему не нужна. А я люблю тебя.

- А я Шадона люблю. Послушай, ты говоришь, что ты человек, но ведь и я тоже чело

век, а не животное, которое используют, как хотят и когда хотят. Я имею право на свои чувства и желания, ведь правда?

- А я имею права на свои чувства и желания? – Дарел упорно не хотел ничего понимать, вероятно, эта логическая задача была непосильным трудом для него.

- Имеешь, Дарел, конечно, имеешь, как и всякий человек. Но подумай сам, разве не бывает так, что желания одного человека не совпадают с желаниями другого?

- Ну-у, - Дарел вспомнил о том, что в таких ситуациях он приказывает, а если ему не

подчиняются, то он… Но нельзя же драться с женщиной, в самом деле.

- Значит, ты не хочешь меня потому, что любишь Шадона, а не потому, что думаешь,

- Нет, Дарел, я не думаю, что ты чудовище. Просто… Знаешь, до тебя здесь был еще

один берсеркер, Джодж, у него были рога, стреляющие огнем.

- Так вот, он знал о том, что его желания не всегда совпадают с желаниями других людей и считал, что желания других людей нужно уважать. Он никогда не обижал людей понапрасну, он даже никогда без особого приказа не убивал и не калечил жителей деревень, когда являлся им. Он только пугал их, и все. И к парням он относился хорошо, а ведь он тоже был берсеркер.

Дарел выглядел растерянным и озадаченным. Понемногу на его лице проступало понимание, а вслед за ним и некоторое подобие раскаяния, которое быстро превращалось в отчаянье. Он все понял, он наконец понял!

- Я берсеркер, но я человек. Я человек, но я – чудовище.

- И только из-за твоих поступков, Дарел, а не из-за чешуи.

- Почему мне никто раньше этого не говорил? – Берсеркер был готов заплакать, сечас он как никогда был похож на ребенка.

- А как тебе скажешь, Дарел, ты ведь сразу в драку лезешь.

- Но ведь я берсеркер, я с детства знал, что буду берсеркером, меня учили только драться и…

- Но ты ведь все же человек? Тебя с детства учили только драться, а потом с тобой сделали это… Значит, ты не виноват в том, что ты такой. Но ты можешь стать другим. Ты можешь перестать убивать руанов и калечить байрумов. Уверяю тебя, ты хороший воин и хороший человек, раз слушаешь меня сейчас. Ты ведь мог бы уже сделать то, что хотел, ты мог и убить меня, но ты этого не сделал, ведь так?

- Значит, ты человек, а не монстр. Просто ты еще не знал об этом. Так учись быть

человеком, и тебя обязательно полюбят солдаты. А потом обязательно найдется и женщина, которая тебя сама полюбит, верь мне. А меня ты захотел не потому, что любишь меня, а потому, что я женщина абаки, а ты первый из байрумов. Посмотри на меня внимательно, я ведь не молода уже, и есть женщины красивей меня. Ты понимаешь меня, Дарел?

- Вот и хорошо. Все будет очень хорошо, ты веришь мне? – он только кивнул, - вот и

прекрасно, - продолжала Рута, - а теперь иди, пока тебя не увидели, ведь если Шадон узнает о том, что ты приходил ко мне, он не простит, он ревнив. Не забывай, он твой и мой царь, и мы должны служить ему.

Дарел ушел, унося с собою смятение в душе и бурю в сердце. Он вспомнил, как помог тому парню, что проходил вместе с ним Путем Берсеркера, ведь Дарел не должен был ему помогать, но помог, хоть и терял очки. А значит, Рута права – он человек. Но что же с ним случилось? Почему он стал таким? Что он помнил о своей жизни? Только муштру и жестокие драки, потом его сделали морфингом и прислали сюда…

- Рута! Как же ты могла? – Губы Шадона дрожали от гнева, а в глазах застыла неизъяснимая мука преданной любви.

- Ничего не было. Поверь мне, Шадон, разве я могу обманывать тебя?

- После того, что мне рассказали, я не могу тебе верить.

- Может быть, ты все-таки послушаешь меня немного? – Женщина стремилась как

можно мягче изгладить недоразумение, ей был прекрасно известен нрав возлюбленного, так просто ему ничего не докажешь. Рута приготовилась к длительной осаде. – Он действительно приходил вчера, но так же и ушел. Межу нами ничего не было, кроме одного очень печального разговора.

- И ты смеешь еще оправдываться? Ты в глаза мне признаешься, что была с ним, и при

этом стремишься обмануть меня? Я знаю тебя двадцать лет, вот уж не думал, что такую змею пригрел на сердце. Стоило тебя отпустить только на одну ночь. Только на одну ночь! О, несчастнейший я из людей! Как я мог верить женщине? Я вел себя, как последний осел, а ты поступила со мной соответственно. И ты – мать моих детей. Черная потаскуха! Я прикажу скормить тебя москитам!

- Шадон, я клянусь тебе жизнью наших детей, я чиста пред тобой. – Женщина говорила

- Но это ты зря, Шадон. Мальчики имеют кожу много светлее, чем у меня и любого из

моих соплеменников. Это ли не доказательство?

- Ну хорошо, - Шадон начал потихоньку униматься, - а теперь какие доказательства есть?

- А какие тебе нужны доказательства, кроме моего слова и моей любви?

- Веские. Есть доказательства тому, что он вошел сюда, пробыл здесь довольно долгое

время, и вышел. А тому, что происходило здесь, нет никаких доказательств. Ты очень уверенно смотришь мне в глаза, может, это и доказательство. А может, это означает степень твоего бесстыдства и лживости. Столько лет, столько лет я верил тебе. Ты всегда была первой, я никогда не отсылал тебя, даже когда ты была беременна или болела. И чем же ты платишь мне? Какая черная неблагодарность, какая чудовищная измена.

- Шадон, ты ведь знаешь, как неуравновешен этот юноша, как самолюбив и жесток. Я

перебралась сюда вчера, и он подумал, что ты меня отправил. Вот он и решил, что теперь и ему можно. Он так же, как и ты, не понимал, как это возможно, чтобы я хранила тебе верность.

Абаке не понравилось сравнение с угулой, которого он считал тупым.

- Ну, допустим, ты отказала ему. Что помешало ему взять тебя силой?

- Возможно, то, что я не считаю его чудовищем, как все остальные. Возможно, потому,

что я вижу в нем лишь запутавшегося несчастного ребенка, а не жестокого монстра. Возможно, именно поэтому он и пришел ко мне, а не к какой нибудь другой женщине, он нуждается в элементарном человеческом тепле, в материнском утешении. Ведь он никогда не знал матери.

- Ты защищаешь его? И ты хочешь, чтобы я тебе верил? О, женщины, разве можно понять вас!

- Я не знаю, что нужно сделать, что быты поверил мне. – Рута совсем отчаялась. Эта

ситуация совсем не походила на все их прежние ссоры.

- Значит, тебе нечего сказать в свое оправдание. Как мне поступить с тобой? Убить тебя? Может, продать? Или просто выгнать в джунгли?

- Поступай, Шадон, как знаешь, только видят боги, что я чиста пред тобой.

Абаке очень хотелось поверить своей возлюбленной, но он не видел, как это возможно.

Люди часто бывают бессильны перед обстоятельствами, но есть и то, что выше людей и обстоятельств. Это высшее проявилось в виде третьего сына абаки и Руты, Кастера. Десятилетний смуглый мальчишка вышел из-за занавеси и встал между отцом и матерью.

- Я слышал их разговор. – Ребенок был серьезен, угрюм и исполнен решительности. –

Она сказала правду. Я не мог уснуть, ворочался все время на этой дурацкой огромной кровати и услышал голоса. Я встал и прокрался к спальне матери. Вот этот нож, что ты мне подарил, я держал в руках. Мне было очень страшно. Я хотел убить Берсака. Но он ушел сам.

- Кастер! – воскликнул отец, - ты! Ты все слышал?

- Да, почти с самого начала. И если ты выгонишь или убьешь мать, то меня тоже…

Ребенок, как мог, пересказал подслушанный разговор. Рута с благодарностью и умилением смотрела на сына, абака - с облегчением, ему так хотелось, чтобы все это было правдой. После всех треволнений и споров, оправданий и выяснений, когда семейство примирилось, и абака собрался уходить, Рута спросила:

- Я включил кристалл, - бросил Шадон злорадно, и его лицо вновь сложилось в презрительно-высокомерную маску.

СВЕТЛЫЙ КЛАД

Когда на чернокожем побережье кто-то говорит, что он знает что такое боль, он ошиба-

ется или сильно преувеличивает. В джунглях много жизни, но еще больше борьбы за жизнь. Люди, взращенные буйной природой, знают цену борьбе, знают они и цену страданию. Иногда случается так, что они оказываются жестоки. Страшна пытка бамбуком. Дикие звери причиняют много боли, когда разрывают свою жертву на части, но это быстрая смерть. От москитов смерть почти приятная, немного удушья и медленное угасание сознания, стирающее грань между сном и смертью. Смерть от стрелы, смерть от моря, от солнца, от ядовитого гада или паука, от мерзких цветов-людоедов - список способов и орудий, открывающих дверь в мир предков, велик и разнообразен. Природа – неутомимая изобретательница жизни и смерти. Но человеческий гений всегда умел находить пути превосходства. В своем вечном стремлении к совершенству природа использует смерть и боль разумно и экономно, только когда без этого нельзя обойтись. Человек же сотворил из боли целую вселенную, высокохудожественную и поэтичную. Человек любит свою боль. Как милы его сердцу терзания ума и страдания сердца, как уважает он мучения души и гордится выпавшими на его долю несчастиями. Человек любит причинять боль ближнему. Причинение моральной боли ближнему необходимо как рядовая жизненная составляющая. Физические страдания – естественный фон всего человеческого бытия. Многим нравится творить боль, изобретать новые, доселе не виданные способы терзать человечью плоть. Другим приходится использовать боль как средство к повиновению. Рамоны предпочитают вторую причину первой, вероятнее всего, их эстетизму наскучил вид мокрого и нечистого страдания человечьей плоти. Куда как изящней и эффективней сокрыть все болевые механизмы в хитросплетение нервных узлов.

Дарел корчился в агонии. Но что эти банальные пустые слова могут сказать о природе того, в чем он существовал вот уже вторые сутки?

Над ним гудел веселящийся замок. Четыре царя собрались в одной башне на брачный пир и военный совет. Танцевали наложницы, увитые кровавыми цветами сампагиты, соперничая в изыске танца и бросая вызов невесте абаки, сухой статной женщине с окаменевшим лицом, на котором застыла брезгливая улыбка. Байрумы, дорвавшиеся до пальмового вина и бананового пива, горланили гимны, восхваляющие Белого Бога (ибо других песен они не знали) и щупали жавшихся в тень простолюдинок. Замковая челядь сбивалась с ног, но все равно все были довольны - какой же руан не любит доброго праздника?

Во всеобщем пиршестве не принимала участия только Рута, первая женщина абаки, не пристало ей быть на брачном пиру, не пристало ей соперничать с белой невестой. Она осталась совершенно одна в своих покоях, ведь даже сыновья ее улизнули потихоньку в башню, благо прекрасно знали все ходы-выходы и лазейки. Женщина не чувствовала себя покинутой и забытой, потому что, во-первых, с ней был не рожденный еще младенец, а во-вторых – из головы не выходил Дарел, глупый, потерянный мальчик. Да, конечно он взял много жизней руанов, он причинил немало боли солдатам, так и поделом ему, думали все. Рута же чувствовала себя в ответе за парня. Она догадывалась, что такое Кристалл Контроля, догадывалась и могла себе представить. Ведь она была женщиной, рожавшей уже четыре раза. Первые роды были самые тяжелые, схватки продолжались почти двое суток, то усиливаясь, то затихая. Нечто подобное, должно быть, сейчас испытывает Дарел, только без перерывов на спад боли и без возможности разрешения родами. Его боль прекратиться лишь когда отключат кристалл. До этого времени ни умереть, не забыться в беспамятстве, ни даже получить краткую передышку он не может. Рута знала характер своего возлюбленного, знала, что он уже остыл, простит не скоро, но остановить пытку вполне бы согласился. Только как это сделать? Нельзя же оставить всех царственных гостей и сбегать на минутку выключить кристалл. Да и перепоручить никому нельзя, никто не должен знать, ни где находится кристалл, ни как он работает, иначе каури цена всей его власти. Да и помнил ли он сейчас о своем злосчастном полководце?

Рута ничем не могла помочь берсеркеру, бьющемуся в судорогах, упрятанному в толще скале, на которой покоится замок. Дарел остался предоставлен боли, самому себе и, по удивительному стечению обстоятельств, своему создателю, которым, как известно, был Карий.

Третьи сутки нестерпимо болела голова. Бороться с этим было бесполезно, сначала Карий пытался использовать травы, потом наркотики, медитации, заклинания, все тщетно, теперь он знал это наверняка. Нужно только перемочься несколько дней и все пройдет само собой. Эта нудная головная боль была далеко не самым страшным из того букета, что влек за собой контакт с Рамом. Хорошо, что это случалось только два раза в год. Больше, наверное, не может выдержать ни один человек, будь он трижды Сайр. Тяжелая, тошнотворная волна, вязкая, как ведьмин студень, гнилостная, как торфяное болото, поднималась из солнечного сплетения, разливалась по всем членам, залепляя мерзкой паутиной все чакры, настигая и уничтожая любую искорку желания жить. Сердце помнило лишь о бесконечной усталости и ненависти. Усталости от ненависти. Кого и что ненавидел Сайр? Город Мертвых (теперь понятно, почему он так называется)? Рамонов? Себя? А может… нет, к этой мысли нельзя даже приближаться. С каждым разом становилось все труднее и труднее сохранять себя, свою личность, контролировать свои поступки. Кое-что удавалось. Например, за последние полгода Карий трижды остановил приказ смерти, вызванный одним только раздражением. А остальное… Себя он убить не мог. Он шагал с внешней стены акведука – поле, превращающее в пепел все живое, да и неживое тоже, лишь сердито потрескивало, и, кроме легкого жжения на коже, других повреждений получить не удавалось. Он пробовал шагнуть в рамову печь и всякий раз, мостки снова и снова оказывались у него под ногами. Яды? Глупость, на них его организм был тренирован с детства. Вода? Ерунда, сколько ни хлебай, хоть в океане, хоть в реке, неминуемо приходишь в себя на берегу. В конце концов, все надоело. Стало даже совестно за свою трусость.

Потом пришел «Путь Белого Лотоса», вернее, Карий нашел его, вскрыв архивы своих предшественников. Этот путь искали все Сайры, начиная с самого первого. Были и совсем бредовые проекты, были и довольно успешные, но в точку не попал никто. Одному, например, удалось вытащить какой-то невообразимый звездный ужас, с которым едва справилась вся мощь Перста Рама. Но разве это он искал? Вернее, они… Теперь и Карий. В промежутках между контактами он жил только этим «путем», безумным проектом, который ни разу так и не завершился успехом. Но кто знает? По крайней мере, если нельзя умереть, то можно хотя бы надеяться. А с надеждой легче вынести все это безумие.В Городе Мертвых все приспособлено под Сайров и их безумие: сеть, обряды. Две недели после контакта его не будут беспокоить, будто он умер, впрочем, так оно и есть. А в первый раз этот срок был длиною в три месяца, ровно столько, сколько надо, чтобы перепробовать все мыслимые и немыслимые способы покончить с жизнью, убедиться в том, что это невозможно, и найти «Путь Белого Лотоса».Так и живем. Ладно. Нужно поесть немного да поспать, пока вся эта дрянь не уляжется. Карий вяло поплелся в триклиний, там был накрыт обед, самый лучший в Маифе и, наверное, на всей Земле. Только не хватало сил даже умом оценить все старания повара. Дом Сайра находился в другом мире, вернее, как бы в «кармане», маленький кусочек пространства с дворцом, садами, песчаным пляжем и кусочком моря, был отколот от общей ткани мира, свернут и зашит меж.... Меж чем и чем? Все познания, полученные на «Пути Белого Лотоса», не давали достаточно определенного ответа на этот вопрос. Дважды в день сам собою открывался портал, и слуги приносили обед. Портал открывался в стене пирамиды и держался несколько минут. Но Карий мог выйти и войти в любое время и в любом месте. Вот такой дом. И он здесь один. Абсолютно.

Просветленный жрец медленно, будто превозмогая боль, жевал что-то, не замечая ни вкуса, ни запаха. В голове нудно крутилась все та же пластинка – ненависть и смерть. Чтобы уйти от ненависти, нужно умереть, а умереть нельзя, значит, ты сам становишься объектом ненависти. Вечной, чудовищной, ненасытной.

Асканья.

«Путь Белого Лотоса».

Вдруг привычную картину тягостного бытия нарушило нечто новое. В первое мгновение Карий не понял, что это боль. Когда понял, ему стало даже приятно на мгновение, приятно от мысли, что он все еще может чувствовать, пусть это боль. Мыслительные процессы в набитой склизкой паутиной голове проходили медленно. Первое, что он подумал – будто кто-то умирает в Маифе, но умирает под пыткой. Странно, в Маифе не пытали никого, кроме него самого. И еще: ведь в этом пространственном «кармане» он отключен от Маифа и от сети, как же он может кого-то «слышать»?

Боль становилась все сильнее и будто бодрила. Карий давно перестал удивляться всей абсурдности своих реакций и ощущений, он уже почти привык, но только почти. Боль помогла думать, и жрец вспомнил, что такая схема боли заложена в Кристалл Контроля, прилагающийся к каждому берсеркеру. Он последний такой сделал для Дарела.

Дарел!

Карий узнал его, узнал его особые менто-черты, условно называемые индивидуальным менто-кодом. Значит, вот ты какой, «Светлый Клад», и преграда меж мирами тебе нипочем. Хорошая информация, кажется, такого про эти пресловутые клады еще никто не знает. Это открытие, свершись оно прежде, могло принести Карию массу удовольствия, если не сказать счастья. Но это раньше, а теперь… Он вспомнил о том, что у этого Дарела есть также и «темный клад». Ну, с этим кладом все ясно – теперь у Кария он тоже есть, и будет у всех его детей, буде таковые родятся. Это и есть «печать Рама», та самая вонючая хмарь, что залепляет его всякий раз после контакта. Боль стала мешать, как надоедливый комар, Карий отмахнулся от нее, и она спряталась в краешке его существа, но не ушла совсем. Да и черт с ней, потом можно разобраться, позже. А сейчас к источнику, ополоснуться в ледяной воде и замереть. Ждать, пока рассеется мерзкий след Рама в душе и жизни.

Дарела перенесли в его дом. Он был слаб, как младенец, тих и печален. Нельзя было не испытывать сострадания, глядя на него: запавшие щеки, черные круги вокруг глаз, пожелтевшая истончившаяся кожа, но все это не так впечатляет, как его взгляд. Что было в этих синих, как небо, глазах? Боль? Да. Обида? Пожалуй, нет. Отчаянье? Тоже не то. Мудрец или художник мог бы увидеть в них печать некоего тайного знания, открывающегося по ту сторону бытия и невообразимую тоску по чему-то высшему и недостижимому.

Шадон выключил Кристал Контроля на третий день. Он не хотел видеть берсеркера и разговаривать с ним, но позволил Руте посетить соперника. Один Амма ведает, чего ему это стоило. Дарел был в забытьи, лоб его покрывала испарина, мертвенные руки разметаны по покрывалам, потемневшие устья матриц стрел на запястьях запеклись, покрывшись шелушащейся пленкой. Почувствовав чье-то присутствие, он открыл глаза и посмотрел на женщину. Посмотрел так, будто видел ее впервые. С трудом разлепив запекшиеся губы, едва выговорил:

- Да. И я вижу, что в этом нет ничего плохого для тебя.

Он промолчал. Женщина присела у изголовья кровати и взяла его за руку.

- Скажи, ты ненавидишь Шадона? Ты хочешь ему отомстить?

- Не знаю. – Он отвернулся, рот его скривила горькая улыбка.

- Если хочешь, я могу попросить Шадона отпустить тебя.

- Он неглуп и понимает, что теперь на тебя нельзя положиться.

- Я отмахнулся тогда от Дарела, мне было не до его проблем. Но позже, когда жизнь

вошла в нормальное русло, я вспомнил о нем, – говорил Карий Кадошу, а над Городом Мертвых клубились тучи, такие редкие гости над пустынным плоскогорьем. - Я вызвал его сам… Или, если хочешь, «пришел» к нему. Долгое время я никак не обнаруживал своего присутствия, просто смотрел его глазами, слушал его ушами и пользовался его памятью и мыслями. Я наблюдал за жизнью замка, мне было интересно, как справляются наши родичи.

- Родичи? – Удивился бородатый дикарь. – Ты имеешь ввиду Шадона?

- И Шадона, и всех других абак, ведь они из тех, кто оставил Маиф.

- Не понял, – заявил Кадош, и по интонации было очевидно, что понять он хочет.

- А куда нам торопиться, - парировал Кадош, - ты Сайр, а я смертник.

- Ну что ж. Это скорее легенда, чем история, или предыстория Маифа. Даже когда я

стал Сайром, мне стало немногим больше известно, чем прочим рамонам. Речь идет о времени Великой Битвы. Нынешний Маиф существует почти восемь тысяч лет, но он существовал и прежде, только это был настоящий континент, во много раз превышающий площадью нынешний. Может быть, это был и не материк, а ряд больших островов, вроде современного Маифа. Точно это неизвестно. По данным геологических исследований можно предположить и то, и другое. Возможно, сначала был большой материк, потом вследствие какой-то катастрофы или деятельности вышедших из-под контроля стихий он превратился в острова, а еще позже остался только один большой остров. Но не в этом дело, дело в тех, кто жил здесь прежде. Та легенда, что преподается в монастыре Города Мертвых, рассказывает о войне богов. Прежде богов было больше, главным был некий Энлиль, о котором теперь ничего не известно, он был отцом Рама и всех остальных богов. Это была просто борьба за Мировые Скрижали. Ты ведь уже слышал о них?

- Да, но я не вполне уразумел смысл. Про Мэ я понял, а вот дальше…

- Мэ – это одновременно и сущность и судьба любого предмета, будь то личность или

природное явление, или социальный процесс. Самое смешное, что неизменное Мэ есть и у богов, и они не знают, какую судьбу оно в себе содержит. Боги могут прочесть все Мэ, кроме своих, кроме Мэ богов вообще. Все эти сущности-судьбы записаны на неких Мировых Скрижалях. И вот там можно кое-что изменить, но что из этого выйдет, наверняка не знает никто. Можно поменять некоторые Мэ местами, может, это и бестолково, однако предполагает власть, высшую власть. И вот тот, у кого в данный момент в руках Скрижали, и является верховным богом. Прежде они были у Энлиля, Рам начал войну и победил, Скрижали теперь в его руках, он изгнал (куда, неизвестно) других богов. С ним остался только Мардук, его брат, и Намму, его мать. Они помогали Раму. Остальных богов уже произвел на свет Рам, первой Инанну, он родил ее от своей же матери, а дальше от Инанны и всех остальных. Дальше Рам устроил Мир, то есть Маиф, по своему вкусу. Но это легенда. Я же пытался найти хоть какие-нибудь сведения о реальных событиях. Став Сайром, я получил высший доступ, то есть доступ ко всем материалам библиотеки. То, что я нашел, оказалось весьма противоречивым. Сначала я нашел вифал, записанный самым первым Сайром Куаталем, это рассказ о Великой Битве, продиктованный Рамом. Каждый год, во время большого контакта упрощенный вариант вифала демонстрируется в нижнем пределе Перста Рама для левитирующих аннунаков. То, что нашел я, содержит в себе в десятки раз больше информации. Там действительно показывается великая битва: боги и люди, стихии и духи, жуткие монстры и удивительные летательные аппараты, оружие чудовищной разрушительной силы, наш Перст по сравнению с ним просто детская бирюлька. Вообще все это производит сильное впечатление. Я думаю, что простой рамон без поддержки сети просто не справился бы с этой информацией, вернее всего, просто сошел бы с ума. Как бы именно поэтому этот вифал дозволяется смотреть только Сайрам. Но были там и некоторые странности. Первая – со временем. Если внимательно изучить всю историю Маифа, то выходит, что между Великой Битвой и появлением первого Сайра, а вместе с ним и всей той системы, в которой мы живем, имеется значительный временной зазор. По моим оценкам, это что-то около трех-четырех тысячелетий. Значит, от Великой Битвы до наших дней прошло не восемь тысячелетий, а одиннадцать-двенадцать. Так.

- Ну допустим, но разве это что-то объясняет? – Кадош был внимателен и сосредоточен. Ему не очень просто было уследить за мыслью Сайра, и тот понимал это.

- Мы начали этот разговор с абак и нашего гипотетического родства. Так? Дело в том,

что я нашел несколько вифалов, повествующих о событиях, предшествовавших первому году нашей эры. В основном это личные дневники и журналы, содержащие дежурные сведения о жизнедеятельности Города Мертвых, ибо он тогда уже существовал, только назывался иначе. Из всего этого очень трудно составить сколько-нибудь достоверную картину, но кое-что понять все же удалось. Большую часть информации я почерпнул из записей женщины по имени Саамелара, она занималась сложной научной деятельностью, связанной с изучением объектов дальнего космоса. Получается, что у них рамонами могли быть и женщины, вернее всего, никакого полового разделения вообще не существовало. Саамелара побывала на сотнях планет, обитаемых и безжизненных, и попадала она туда и с помощью порталов, и с помощью каких-то удивительных летательных аппаратов, которые не только могли летать в открытом космосе, но и умели создавать порталы внутри себя. Я предполагаю, что до битвы существовала сеть порталов, охватывающая миллионы миров, но не всю вселенную. Все равно оставались еще миллиарды неисследованных миров. Ими она и занималась. Наверное, именно поэтому она плохо себе представляла политическую ситуацию ее мира. Когда она вернулась из очередной экспедиции из дальнего космоса, она отправилась сюда, в Жемчужину Ледяных Гор, так назывался тогда Город Мертвых. Это была высокогорная обсерватория и большой вычислительный центр, вообще-то я плохо себе представляю их возможности и мощь, понимаю только одно – они неизмеримо превосходили нас в своем развитии. Саамелара занялась анализом собранных данных, по-прежнему не интерисуясь происходящим вокруг. А вокруг началась война. Более того, война шла по всему населенному космосу и в ней были задействованы такие чудовищные разрушительные силы, что вся цивилизация была практически уничтожена в очень короткий срок: может, в несколько лет, а может, только в несколько месяцев. На земле произошла жуткая экологическая катастрофа. Из-за какого-то взрыва или из-за ряда взрывов на землю пришла космическая зима. То есть температура на поверхности, даже в экваториальных поясах, была близка к полярным температурам. Жемчужина Ледяных Гор выжила потому, что оказалась вдалеке от эпицентра событий и имела собственную систему жизнеобеспечения, приспособленную к высокогорным условиям. Высокогорные условия случились на всей Земле, по этому повезло лишь Жемчужине. На станции было всего лишь несколько сотен человек, из них лишь четверть - женщины. Их язык, сохранившийся у нас лишь в некоторых наиболее сложных магических формулах, был весьма непрост. Мне помогли их частично понять лишь образы. Собственное название их расы я могу примерно трактовать, как «Знающие Имена». Похоже, они жили очень долго, намного дольше, чем мы. Я не знаю сколько – пятсот лет, тысячу, а может, несколько тысяч. Так или иначе, они пережили этот ледниковый период. Многие сошли с ума, кто-то умертвил себя сам, а те, что остались, были уже стары и больны. Когда у Земли вновь появилась атмосфера, когда стали просыпаться первые растения, когда неведомо откуда взялись животные, люди вышли из-под купола Ледяной Жемчужены, вышли и начали умирать. Оказалось, что новая атмосфера имела много губительной жизни для тех, кто дышал воздухом, населенным бактериями, принадлежащими другому миру. Оказалось, что Знающие Имена не могут покинуть свою тюрьму. Не все справились с этим. Саамелара и многие другие стали бороться. Они сделали себе скафандры, собрали несколько летательных аппаратов, стали исследовать новый мир. Они нашли людей. Но что это были за люди! Уродливые до отвращения, хуже любых чудовищ, с толстой темной кожей мерзкой на вид и на ощупь, они не умели говорить, они поедали себе подобных, они невероятно мало жили и воняли хуже зверей. И все же это были люди. Обитатели Ледяной Жемчужины стали отбирать самых здоровых и сообразительных, вывозить их на свой остров, учить их строить жилища и обрабатывать землю. Новых диких людей стали оплодотворять великолепными генами расы Знающих, искусственно, конечно. Сначала не получалось ничего хорошего, новые гены конфликтовали со старыми. Но белые люди были упорны. Наконец, стало что-то получаться. Знающие Имена хотели сохранить чистоту своей расы, но их женщины не захотели много рожать, ведь их осталось очень мало и они были старыми. Знающие стали отбирать лучшие экземпляры, вышедшие в результате скрещивания дикарей с благородными генами, и вновь скрещивали их с белыми. Так и получилось в результате две расы, обитающие на Маифе, белые и смуглые, почти коричневые. Причем белыми бывают только рамоны, а сарибы рунты и прочие – коричневые. Наверное, поэтому и сложилась эта сложная система с дабисту, таким образом обеспечивается приток свежей крови и отбираются особи, способные к магии. Получается, что нынешняя система каст сложилась сама собой. А вот, как и когда в ней возник Рам, то или те, что стоят за этим понятием, я не знаю. Очевидно лишь, что это было вмешательство извне. Что же касается абак – не всем Знающим нравился тот путь, что выбрали их соплеменники. Несколько десятков мужчин и женщин покинули остров и устроились где-то на материке. Их потомками, вероятнее всего, и являются нынешние абаки. А мы являемся потомками Знающих и тех людей, что пережили ледниковый период в диких условиях. Те, что покинули Маиф, оказались оторваны от технологий, индустрии и культуры своего мира. Естественно, они быстро деградировали и попали в зависимое положение от Маифа. Поэтому ваши цари отличаются от вас, собственно, только цветом кожи. Мы же отличаемся от вас, да и от собственных рунтов и сарибов, много сильнее. Правда, до развития цивилизации Знающих нам невероятно далеко. Меня же сильно смущает Рам, я хотел бы понять, кто или что это на самом деле.

- Быть может, знания Дагона и помогут тебе найти ответ на этот вопрос. Мне известна легенда, очень похожая на то, что ты рассказал про Битву, только как бы с другой стороны. Но сначала я хочу спросить о другом. – Кадош задумался, вздохнул тяжело, пусть его мозг и был сильно развит наукой Дагона, но все же значительно уступал способностям Кария, бывшего не только потомком Знающих Имена, но и Сайром. - Ты сказал, что в том вифале про Битву тебя смутило несколько вещей – первое, это временное несоответствие, в нем ты более или менее разобрался. А что же второе?

- А второе - это твой Крылатый дух света. Сначала я видел его во сне. Это произошло, когда я нашел главную формулу Белого Лотоса. Я не знаю, сработает ли она, но эксперимент уже в действии. Светлый Дух предупреждал меня о чем-то, только я так и не понял, о чем. Он говорил о том, что я должен буду что-то сделать. Он в точности такой же, как твой. Я Сайр и знаю все о духах, но такие мне неизвестны. И вот сначала он мне снится, потом я вижу его в этом вифале про Великую Битву, и, что примечательно, там он выступает как противник Рама. Вернее они, их там много. И никаких подробностей. Далее я вижу этого Духа собственными глазами, то есть глазами Дарела, в этой вашей дуратцкой войне. И он является по твоему приказу или просьбе, не знаю. А кто ты такой? Черный дикарь, только и умеющий, что стружку с бревен снимать. Я понял, что пока не разберусь со всем этим, не буду спать спокойно. Впрочем, я и так не сплю спокойно. Что заставило меня вытащить тебя? Что-то из глубины моего существа, из самого сердца. Да и нетрудно было это сделать: отправить на материк отряд байрумов с приказом любой ценой доставить мне задрипанного дикаря. Я Сайр и могу себе позволить подобный каприз. Пока я не разочарован. Возможно, ты и поможешь мне добраться да истины.

- Да уж, – только и сказал задрипанный дикарь.

Абака Шадон смотрел в джунгли. Темная масса деревьев, волнуемая ветром, напоминала море, и это море таило в себе шторм. Знакомый с детства, всегда такой мирный пейзаж теперь превратился в шевелящееся чудище, где-то в его недрах скрывалась армия Сихизала. Воинственный царь пришел на Ламантинов берег. Он не пощадил ни кого. Пали уже замки Масара, Нвоха и их отца Матроха. Отец и старший сын Масар были мертвы. Их конец был страшен – изуродованные тела, с выклеванными глазами, украшают теперь стены замков-крепостей, и у каждого добавилось по одной конечности - те колы, на которых они умерли. Нвоху удалось бежать с остатками своего отряда, он был здесь, у Шадона и несмотря на ранение готовился принять участие в сражении. Еще он готовился умереть, как и все оставшиеся в замке. Шадон распустил свой гарем, отправив женщин в деревни, так у них были некоторые шансы выжить. Сделал он это из-за Руты. Когда стали приходить страшные известия, он сразу же приказал ей собирать вещи, про других он не подумал, ни о женщинах, ни о детях, как-то так вышло, что он считал своими детьми только детей Руты. Его возлюбленная открыла ему, что у него гораздо больше детей, чем ему казалось. Старшие из них умрут завтра вместе с ним. Хисазалу нельзя было даже сдаться, те, кто пробовал это сделать, погибли бесславными и страшными смертями. Все, что Шадон мог предпринять - это достойно погибнуть. Мысль о бегстве ему не пришла.

По узкому коридору, ощерившемуся бойницами, шел Кадош. Абака печально улыбнулся ему и коротко кивнул головой.

- Все готово, мой царь, - сказал резчик, - скоро раствор высохнет и…

- И мы задержим приход своей смерти на несколько часов, - закончил за него Шадон.

- Ну почему же так мрачно, может быть, у нас что и получится.

- Не пытайся обмануть ни себя, ни ми меня, Кадош. У нас ни одного шанса. От двухсот

наших осталась едва половина. Вышло, что этот военный договор обернулся против меня же. Разве могут спасти нас те полторы сотни крестьян, что пришли в замок со своими копалками, да, мы вооружили их копьями, но из луков они так и не научились стрелять, что проку от копий на стенах? Вольфов не останавливает ничто, за все войны Сихизал не потерял и десятка их. От твоих дагоновских хитростей, может, и была бы польза, если бы не слоны. Ты же сам все слышал, и наверное, знаешь, как разъяряется слон от вида крови. Они растопчут твою стену в один миг. Нас ничего не может спасти.

- Ты в своем уме? Какое чудо? Ты что, можешь творить чудеса? Что-то я не заметил, ты

можешь только чушь всякую пороть языком. – Шадон явно напоминал Кадошу чудо с деревянным войском.

- Вот языком я и предлагаю поработать, а не чушь всякую пороть, как вы изволили

- Ты думаешь, тебе удастся договориться с этим чудовищем? Я был лучшего мнения о

- Я думаю, что можно попробовать договориться с Аммой.

Шадон открыл рот и закрыл, так ничего и не сказав. Все его мысли выразились в широко

- Однажды Амма уже спас мою жизнь. – Пояснил свою мысль Кадош. - Если бы Он не

- Духа Света! Нганги, те тоже нажрутся бетеля и давай с духами общаться. Я сам

однажды видел двух духов. Даже если твой пресловутый дух и не бред, то все равно он ничем не может помочь. Разве что вручить им луки, но боюсь, они их не удержат. Я и сам бог, и, уверяю тебя, чудеса бывают только материальные. Я знаю, что духи могут дать храбрость или везение, но одним везением слонов долго не удержишь.

- Но попробовать-то можно. Ведь ничего не случиться плохого оттого, что ты

- Вот иди и пробуй сам! Я, может, и не сильно умный, но не полный идиот.

Абака развернулся и ушел в возмущении. И что только этот Кадош о себе думает?

Пришло утро. Ночью было лунное затмение. Шадон был угрюм и бледен. Он был

уверен в том, что сегодня отправится к предкам. Красноречивое свидетельство тому было у него перед глазами. Войско. И какое войско!

Они шли молча, только шум шагов и осыпающейся гальки, да редкие слоновьи крики сопровождали уверенно взбирающуюся на скалу лавину. Первыми шли закованные в броню солдаты, солнце, отраженное от их щитов и шлемов, слепило осажденных – жалкая горстка солдат и кучка перепуганных крестьян, вооруженных пращами и копьями. Воины Сихизала несли лестницы и веревки, медленно двигались три осадные башни, они сильно тормозили продвижение из-за дороги, перегороженной стволами деревьев и горами мусора, доставленными по приказу Дарела. Берсеркер не оставил своего хозяина. С некоторых пор угула-морфинг сильно изменился, он перестал понапрасну убивать и калечить людей, стал мягок и (что удивительно) добр. Простой женщине из руанской деревушки удалось совершить превращение большее, чем совершил над Дарелом Карий. Рамон сделал из юноши сверхбойца, а Рута превратила монстра в человека. Байрумы не очень верили в его чудесное перевоплощение, да и вспыльчив он был по-прежнему, и все же… А когда пришла война, Дарел отдал все свои силы, умение и смекалку на службу своему царю и бывшему сопернику.

В толще скалы было множество естественных пещер, высеченных в камне коридоров и галерей. От одной из них, подходящих близко к дороге, был вырыт подземный ход. Выход из него был укрыт между двумя стволами деревьев, он был предназначен для этих башен. Трое смельчаков ожидали своего часа, вооруженные колебасами с горючей водой и порохом. Желающих умереть под башней было гораздо больше, все знали, что погибнут, каждый хотел унести с собой как можно больше врагов. Дальше, на скале, нависающей над дорогой, была устроена засада лучников и пращников. Последним препятствием был ров и ворота в стене, ворота заложили вчера камнем, скрепленным раствором, так что они перестали быть воротами и стали просто стеной. Но снаружи этого видно не было. Так устраивалась оборона в монастыре, где жил Дагон.

Дорога проходила по пологому склону горы, извиваясь, как змея, она делала три крутых поворота и два из них были отлично видны со стен, так что осажденным представлялась великолепная возможность внимательно рассмотреть все достоинства своих противников, их организованность и агрессивную уверенность в себе. Они методично и споро разбирали завалы, слышались резкие команды и окрики. Первая осадная башня подбиралась к подземному ходу. Первые ряды приблизились на расстояние выстрела пушки. Несмотря на все усилия Шадона ядер и пороха было мало. Дарел решил использовать пушку только против слонов. Огромные животные были равномерно размещены по всему войску, каждый нес на себе пурпурный паланкин с двумя десятками воинов. Всего их было двенадцать. И вольфы. Их злобное рычание отчетливо слышали осажденные, даже чувствовался тяжелый запах хищников. Они рвались с металлических цепей, с трудом удерживаемых крупными воинами. Шадон подумал о Кристаллах Контроля, как Сихизал управляет ими, столькими сразу? Или у него один Кристалл на всех? Нечего было и думать подобраться к Сихизалу, разве что на крыльях, да и то вряд ли получится. Шадон нашел его по тяжелому черному стягу, украшенному зеленой луной и мечом. И паланкин тоже был черный, единственный из всех. Сихизал с обнаженным мечом стоял в качающемся паланкине вместе с группой воинов, вооруженных луками и мечами. Значит, они спускаются со своих слонов во время ближнего боя. Хитро придумано, слоны могут быстро переместить такой отряд в любое место сражения, с них хорошо видно, что происходит вокруг. Эх, вот бы взорвать этого черного слона вместе с Сихизалом. Но тогда нужно выбирать между башнями и слоном. Дарел выбрал башни. А вот из пушки можно попробовать.

Наконец осадная башня достигла секрета. Трое парней выскочили, как черти из-под земли. Двое сразу бросились к башне, третий попробовал прорваться к другой, но не успел. Он вступил в схватку с двумя мечниками, его убил третий ударом в спину. Что случилось с первыми, разглядеть не удалось, но башня рванула. И как рванула! Она была битком набита порохом и зажигательной водой. Ее горящие обломки разметало во все стороны, они пали на головы скученному войску. Человек десять убило взрывом, и еще по крайней мере пять должно было быть в башне. В стане осажденных несколько приободрились, кое-кто даже почувствовал боевой кураж. Дарел отдал приказ изготовиться лучникам, пращникам и метательным машинам. Кадош успел их сделать пять – три камнеметалки и две стреляющие копьями. Их разместили по всему периметру внешней стены, справедливо полагая, что от них будет немного толка, когда враги войдут в город. Здесь же была и единственная пушка.

Открылись лучники на скале. Они стреляли сверху и почти в упор, положив сразу полтора десятка человек, больше не успели. Ближайший слон почти бегом кинулся к скале. Солдаты Сихизала организованно расступались, освобождая животному дорогу. Скальный выступ оказался немногим выше слона, отряд из паланкина быстро высадился, и все было кончено почти мгновенно, руанов перерезали как кур. Еще десять жизней. Шадон тяжело вздохнул. Но особенно переживать было некогда, уже началась стрельба. В небе стало темно от стрел и камней летящих с обеих сторон, в одного слона попал большой камень из металки. Зверь взревел и, рассвирепев от боли, бегом кинулся на стену. Его задержал ров. Настал черед драконов До. Черед умереть. Аллигаторов не кормили много дней, но съесть сразу слона они не могли. Их расстреляли стрелами. Окрестность огласили отчаянные крокодильи крики, каждый из них унес на себе по полсотни стрел. Слон хромал и зверел все больше. С диким злобным воплем он ударил головой в стену. Зазвенел металл, которым была защищена его голова, посыпался щебень и мелкие камни. Уже на третьем ударе в стене образовалась брешь.

Меж тем байрумы Сихизала побросали свои лестницы на ров, и пошли по ним как посуху. Оказалось, что не все они – лестницы, многие были соединены не редкими перекладинами, а перекрещенными прутьями, и получались неплохие дорожки. Те, что перебрались через ров, приставляли к стенам настоящие лестницы. Защитники отбрасывали их, но везде не успевали. Еще несколько мгновений, и враги лавиной хлынут в замок. Шадон понял, что жить осталось не более получаса. Вдруг рядом с ним возник Кадош.

- Шадон, у тебя есть последний шанс, теперь уже терять нечего.

- Какой шанс? – в глазах Шадона было отчаянье и надежда. Отчаянная, безумная надежда.

- Амма, творец наш, - повторял Шадон, руки его были молитвенно сложены, как у

- Прости нам грехи наши, ибо мы слабы и неразумны…

Глаза Кадоша были закрыты, а лицо озарено удивительным светом. А в глазах Шадона

была надежда, теперь не безумная. Надежда на чудо. И чудо случилось.

После того, как молитва была повторена трижды, что-то произошло. Это был звук, но который слышится не ушами, а глубоко внутри, в самой сердцевинке. Это было похоже на гигантский хлопок. Будто Амма хлопнул в свои божественные ладони, как странствующий циркач перед фокусом. Только вместо белки-летуньи из колебаса возник Крылатый Дух Света.

Только этот был намного больше того, что видел Кадош в детстве. Там, где начинались его колени, заканчивалась крепостная стена, а весь он был выше башни абаки. Тело его было из огня, только белого и мягкого. Лицо его было как у человека, но много красивей, чудно красивым. За спиной угадывались несколько крыл, четыре или шесть, не разобрать. Одежда из того же огня, что и он сам, похожая на просторную тунику, перевязанную голубым лучом света. В руках его был пылающий меч.

В битве случилось замешательство, раздались крики удивления и ужаса.

Дух обернулся к Кадошу и улыбнулся, вся теплота и любовь вселенной была в этом взгляде. Тот, кто видел эти глаза, не забудет их ни на мгновение. Кадош чувствовал себя звездно хорошо, ему было уютно и нежно, как в младенчестве, в объятьях матери. Чувства Шадона оказались двоякими. С одной стороны, он испытывал ту же радость, что Кадош, а с другой - им владело смятение, ему очень хотелось рассыпаться на сотню маленьких Шадончиков, и разбежавшись во все стороны, спрятаться по темным щелях.

Крылатый Дух Света взмахнул своим огненным мечом.

Скалы огласил вопль ужаса, невероятного, невозможного, потустороннего. Руаны легли на стенах, а войска Сихизала обратились в бегство. Не помня себя от страха, люди бежали во все стороны, сбивая друг друга с ног и затаптывая товарищей. Обезумевшие слоны посбрасывали своих наездников и топтали, топтали, топтали. Волки с загробным воем бежали, бежали, бежали. Они бежали до тех пор, пока не умерли, сорвавшись с обрыва или упав в реку, или разбившись о деревья. Слоны издохли к исходу дня от усталости, а из людей, что выжили - обезумели все. Многие до сих пор слоняются по джунглям, превратившись в лесной ужас. Сихизала растоптал его же слон, его раздавленные останки опознали потом по черному тюрбану с золотым пером. Шадон нашел в его одеждах Кристалл Контроля, только им уже было некого контролировать.

А через месяц скалистый замок принимал гостей из Маифа. Они привезли лекарство, которое навсегда вылечило Шадона от травяного насморка. Еще они привезли двух фат. И за все это им воспонадобился резчик Кадош. Шадон очень удивился, и хотел было отказаться от щедрых подарков, но Кадош вдруг заявил, что поедет в Маиф. Более того, он страшно хочет туда, он теперь знает свою миссию, она где-то там, на благословенном континенте. Именно из-за этой миссии Амма спас его и весь Ламантинов берег от гибели.

- Знаешь, мне не совсем понятно, зачем Амме потребовались такие сложности, - Карий задумчиво вертел в руках диадиму с изумрудным вифалом, - разве нельзя было все это устроить попроще. Я как-то не вижу целесообразности в этой истории, такое большое несоответствие затрат и результатов. Нет, мне, конечно, лестно столь пристальное внимание Аммы-создателя к моей персоне, я ведь, хоть и Сайр, но все-таки просто человек. Но нельзя ли было все сделать попроще, без кровопролитных войн и светопреставлений?

- Я не знаю, что можно, а что нельзя. Я знаю только, что не нам требовать отчет у Бога в его действиях. Ведь согласись, если Он творец, то может делать что хочет, как хочет и когда захочет. А мы лишь его творения, а не соправители, ведь так?

- Ты же не спрашиваешь у камня, что сделать из него - вифал или серьги для твоей подруги? - Всегдашняя ироничность и едкость Кадоша улетучились куда-то, он говорил задумчиво и проникновенно, казалось, слова даются ему с трудом, он изымал их из каких-то неведомых глубин. - И камень не спрашивает у тебя, что ты с ним делаешь и зачем, он просто терпеливо ждет своего часа, иногда это ожидание продолжается тысячелетиями.

- Грустная картина получается, выходит, мы вообще ничто?

- Ну как же мы можем быть ничем, если Амма весь мир ради нас придумал, он любит нас и хочет, чтобы мы стали его сознательными сторонниками, если хочешь, друзьями. Поэтому-то он и дает нам пережить столько страдания, чтобы мы доподлинно знали, что такое зло. Понимаешь, сами на своем опыте, а не понаслышке. Тебя бы удовлетворило, если бы тебе рассказали все о женщине, но не дали самому ее познать?

- Ты хочешь сказать, что страдание - это просто путь познания?

- Не совсем так, страдание - это плоды познания, его объективные результаты. Но плоды бывают не только горькими. Разве ты знал одни только страдания?

- Нет, - Карий поколебался, - я был счастлив. Но почему тогда люди столь разные? То есть, я хочу сказать, почему у всех такие разные пути, такие несоотносимые... мм, меры страдания и счастья?

- А это уже наш личный выбор. Когда ты ешь яблоки с дерева, ты выбираешь те, которые тебе кажутся наиболее симпатичными, но ты не знаешь, наверняка их вкус, пока не откусишь. А дальше каждый сам выбирает: сколько ему еще есть яблоки, когда остановиться совсем, после сорока восьми или после восемьсот пятидесяти.

- Угу, значит, я отличаюсь от других только тем, что у меня хороший аппетит?

- А еще это означает, что Сард наелся. Он умер по тому, что съел свое и все понял. - На лице Кария отразилось страдание, приправленное усталостью и смиренным безразличием.

- Если хочешь, он получил освобождение, Амма дал ему смерть как дар.

- Смерть... - Карий посмотрел на Кадоша с какой-то безумной болью, в глазах его стояли слезы. - Ты обещал мне объяснить про Рама, - сказал он резко, как бы отдергивая себя.

- Изволь. Это легенда, передаваемая изустно. А если и есть какие-то документальные источники вроде твоих вифалов, то они в монастыре, где жил Дагон, а я там не был. И вообще, я достаточно глуп для того, чтобы задавать вопросы о фактических материалах, я просто верю. Так вот, в те времена, когда люди не жили еще племенами… Я так понимаю, что речь идет о твоих Знающих Имена. Ведь если у них была такая огромная и мощная цивилизация, то вряд ли они жили обособленными племенами. В любом случае, они просто жили по другому, ни как мы. Это были издревле сильные и славные люди, - продолжил дикарь. Все они были могущественные цари и могли приказать звездам остановиться на месте. В небе тогда еще не было луны, а солнце все делало наоборот: приходило с севера и уходило на юг, а теперь оно приходит с востока и уходит на запад.

- Правильно, - оживился Карий, - земля действительно изменила ось вращения. Геологические полюса остались на месте, а вот магнитные заметно сместились. И луна… Ее размеры соответствуют размерам впадины, которую занимает Великий океан. А еще она удаляется от земли. Каждый год всего лишь на несколько метров, но этот процесс постоянен. По крайней мере, он наблюдается на протяжении последних восьми тысячелетий, или около того. Есть даже версия что когда-то она была частью земли. Но что-то случилось и произошел раскол планеты. Возможно, это что-то и была Великая Битва.

- Я ничего не понял, но рад, что ты видишь какие-то подтверждения, я же просто верю. - Кадош задумался, решая, как бы покороче и поточнее рассказать то, что ему открывалось на протяжении многих лет. – Лучезарный жил на Земле еще до того, как на ней появились эти люди. Сначала он искушал не людей, а Духов Света, немало их было отравлено ядом его лжи и они стали Духами Тьмы, утратив Амму, они хотели жить сами и творить мир, как хочется им, а не Амме. Они стали Духами Тьмы потому, что все, что Свет - это Амма, а не Амма - только Тьма. Когда появились люди, Ого и падшие духи взялись за них. Все древние цари видели духов и знали про Амму. Многие люди пошли за Лучезарным, другие остались с Аммой. Они много воевали друг с другом, приказывая стихиям и разрушая звезды. Но вот Ого захотел стать как человек и не утратить при этом своего могущества. Он и его слуги стали склонять тех людей, что пошли за ними, вступить в духовный брак с ними. То есть соединить тела и души. Не так, как соединяются на время мужчина и женщина, а навсегда. Как если бы ты захотел сделать морфинга из двух: из человека и духа. Люди согласились, и тогда миру явилась страшная цивилизация. Они стали столь могущественны и злобны, что неминуемо уничтожили бы все, что создал Амма, а своего создать они не могли, потому что сами являются творениями. Тогда случилась самая большая война, я думаю, это и есть ваша Великая Битва. Амма изгнал всех предавшихся отступнику плотью и духом. Изгнал далеко: чтобы добраться к нам, им нужно времени больше, чем будет существовать этот мир. А сил столько, сколько у них никогда не будет.

- То есть, потребуются колоссальные энергозатраты, - пояснил Карий, - на создание ресурсов для которых не способна ни одна цивилизация. Грубо говоря, Амма поместил их на другом краю материального космоса.

- Дорогу же, по которой их изгнали, - продолжил Кадош, - Амма уничтожил, разрушив вместе с ней и все остальные дороги, связующие миры.

- Ну, не все, - вмешался Карий, - кое-что осталось. Правда, осталось так мало, что действительно в расчет можно не принимать. Меньше десятка порталов, соединяющих разные места внутри самого Маифа, два портала, ведущие в другие миры. Это ненаселенные и бестолковые планетки, на каждой есть по одному замку с магами. Они определенно тоже из Знающих Имена, наверное, с ними произошло примерно тоже, что с Ледяной Жемчужиной. Но их выжило совсем мало и все они давно свихнулись от безделья, с ними даже подружиться нельзя, настолько они сумасшедшие. И есть еще мое пространство, какой-то обрубок от мира, в котором стоит сайровский дворец. А Саамелара писала о тысячах миров. - Карий снова сник, потом вскинулся и заговорил дальше. - Значит, именем Рама пользуются те, которых изгнал Амма. Боги Маифа и есть те самые падшие, во главе с Ого. Как-то все-таки им удалось проникнуть если не в наш мир, то в наше сознание.

- Да. Я уверен, что это то самое знание, которое хотел открыть тебе Амма. То самое знание, ради которого и были устроены все эти сложности, как ты выражаешься.

- Но, как же им удалось проникнуть сюда?! - В глазах Кария стоял ужас, его била мелкая дрожь, - Как... Как они вошли сюда?! Ведь дорога разрушена.

- Насколько я понимаю, - Кадош, в противовес Сайру, был спокойным и рассудительным, даже умиротворенным, - они так и не вошли. Просто каким-то образом вышли на связь с вами, потомками Знающих Имена. Помнишь, ведь Ого – брат-близнец Номо Прудо, они развивались в одной ячейке Мирового Яйца По. Возможно этим и определяется некая духовная взаимосвязь, которой Ого воспользовался. Помнишь, что ты мне рассказывал про Светлые Клады? Преграда меж мирами им нипочем? А если ты слышишь Дарела, это означает, что Светлый Клад есть и у тебя. Возможно, они нащупали первого такого, с даром, как бишь его звали? Куаталь? Завлекли и обманули его по своей извечной привычке, и устроили вам тут веселую жизнь.

- То есть, весь наш мир, все социальные структуры, все знания, магия и могущество – это лишь плацдарм для каких-то их целей. Лишь база для создания перехода. Путь Белого Лотоса!!! Путь, по которому восемь тысячелетий шли Сайры! Шли те, что ценой смерти своих возлюбленных получали высшую власть!

Карий вскочил с места, как громом пораженный, его и без того бледное лицо превратилось в мертвенную маску, на заострившихся скулах явственно проступил зеленоватый оттенок.

- Асканья! Путь Белого Лотоса! За что! Боже! БОЖЕ!!!

- БОЖЕ!!! Амма! - Карий метался, как раненый бизон, с выпученными глазами, совершенно утратив дар речи. Он схватил Кадоша за руку и потащил куда-то почти бегом, бросив лишь: «Пойдем, я все покажу!»

- Все в порядке, просто мне вспомнился дурной сон, - ответила Асканья.

Карий промолчал. Ближняя реальность таила в себе что-то удушливое, тяжкое и

В первый момент Карий ничего не понял. Служба продолжалась уже почти два часа, вязкий влажный воздух пирамиды, пахнущий озоном и сандалом, растворял сознание мешая думать и понимать. Со вчерашнего вечера жрец чувствовал себя больным, будто его, как мешок, набили песком, и этот песок застрял во рту, в ушах, в голове и сердце. Смутно брезжила мысль о голубых кристаллах Эренгишаль, говорят, они действуют так. Глупая мысль. Привычный ритм мантр сегодня оказался тяжелым и мрачным, как Сумукан, аннунаку никак не удавалось сосредоточиться, он не следил за нитью богослужения, то и дело выпадая куда-то в собственную реальность. Его мысли то блуждали вокруг предстоящего разговора с Сайром, то возвращались к Асканье. Карий не видел возлюбленную почти две недели, с тех пор как его отозвали из Порт-Нагара, и всё это время рамон ждал, когда его призовет Сайр. Просветленный, наконец, назначил аудиенцию, она должна состояться завтра. Карий всерьез боялся. Он трижды нарушил кодекс Рама – вывез за пределы Города Мертвых морфинга с памятью, проводил игига Сарда через портал и открыл женщине многие аннунакские секреты. Этого с лихвой хватит, чтобы продолжить свое существование в виде праха в стене Перста Рама. Первую провинность Сайр Хакф будто простил (кстати, теперь ясно, как он вообще узнал обо всем, естественно, что это дело рук Бурраха). Про Сарда не может знать никто, да и сам он теперь в Пустыне. А вот про Асканью чертов библиотекарь наверняка уже доложил. У Кария были все основания ожидать приговора. Две недели он придумывал, как вывернуться, он городил версии одну невероятней другой, хотя понимал, что Сайра не провести. Большой Контакт бывает лишь раз в год, и тем не менее Карий уверенно пропускал его мимо головы и сердца.

Все аннунаки давно парили в воздухе, уже были спеты все гимны и показаны все соответствующие места священной истории Великой Битвы. Сайр взошел уже на алтарь и готовился вознестись во второй предел, где ожидал его Рам. Карий этого не заметил, думая о своем, и вдруг услышал свое имя.

- Аннунак Карнасарпал! – Сайр Хакф, одетый в сияющий ламахуссу, стоял всего

лишь в шаге от столпа света, ведущего к Раму, сейчас он должен был исчезнуть, испариться на несколько часов для общения с богом, а вместо этого он обращался к Карию. Это могло означать только одно. – Рам призывает меня в свою солнечную обитель, я покидаю вас навечно, дети мои. Мое имя больше никогда не воплотится на земле. И я передаю вам волю Рама. Аннунак Карнасарпал отныне является вашим Сайром. Карнасарпал.

Парящие в локте от пола аннунаки с узкими щелями белков вместо глаз нараспев скандировали имя, обратив его в мантру – Кар – на – сар – пал – Карна – Сарпал – Кар – на – сар – пал.

Кария повлекла к алтарю невероятная сила, будто кто-то властной титанической рукой схватил всю его энергию Мо, намотал на кулак и вытаскивал ее через кишки, через глотку, через глаза и ноздри. Казалось, это не он, Карий, движется через жидкое светящееся пространство, а скрученный в жгут космос лезет сквозь него, размазывая каждую клеточку и молекулу на тысячи парсеков, распыляя все его существо на межзвездную пыль, вгоняя в душу, и в сердце, и в разум Бездну.

И вдруг, в тот момент, когда он поднимался уже в луче света вместе с Сайром Хакфом, ему стало больно, он увидел огонь и почувствовал запах паленых волос. Жидкий луч света, тащивший Кария, на мгновенье исчез, запахло цветущей равниной и сладким дымом костра. Только, похоже, костер был вокруг. Сквозь рваные языки пламени виделось бирюзовое небо в кружевных легких облачках. И ослепительный белый диск солнца. Летнее солнцестояние. Праздник Большого Контакта здесь, в Городе Мертвых, и День Великого Брака там, в Париме. Там, на Большой Пирамиде жгут дабисту, а здесь, внутри Перста Рама, Сайр отправляется к богу.

Ослепительный солнечный диск вновь обернулся жидким светом, тащащим смешанного с космическим холодом Кария вверх, к Раму.

Но он уже все понял. Асканья. Там жгут Асканью.

Жидкий свет стал сухим и колючим. Белый-пребелый свет. В его мертвенности Карий успел заметить Большой Накопительный Кристалл, наверное, с дом размером, отвратительно-рыжего цвета. А вот то, что здесь есть рамова печь, Карий не знал. В следующий момент он увидел глаза Хакфа. Сайра Хакфа. Что в них было? Отчаянье. Запредельная тоска. Боль. Ужас. Но все это только пустые слова.

Когда Карий очнулся, все уже закончилось. Из нижнего предела доносились заунывные завывания аннунаков. Свет стал обычным, сумеречным, проникающим сквозь узкие бойницы, которые были слишком малы, чтобы осветить гигантскую пещеру верхнего предела пирамиды. Над огромным кристаллом, который стал теперь цвета обычного опала, простирался в необозримую высь энергоколодец, по нему струился пойманный в сети верхнего обсидиана сжиженный солнечный свет. Левая стена, которой прежде не было, и за которой разверзался чудовищный ледяной мир, мир ужаса и ненависти, теперь была на месте. Чуть шероховатая, темная, с едва различимыми побегами Гамантея, живущими в ней. А вот печь работала. Интересно, зачем? Карий ничего не помнил, кроме жутких смутных образов, отобравших у него все человеческое, он не испытывал страха только потому, что бояться было нечем. Его души не было с ним. А где же она? Она сгорела где-то в неведомой дали, на воздухе, среди цветущей степи и живых людей. Он не мог думать об этом. Он не мог думать ни о чем.

Время сочилось вязкими каплями и ударяло размеренно по темечку.

Когда он уже рассмотрел все, что можно было увидеть в свете энерговода и тусклых бойниц, он стал разглядывать себя. Оказалось, что он весь в крови, особенно руки и лицо, а в руках его мастерок. Обычный строительный мастерок, которым укладывают и разравнивают скрепляющий раствор. Инструмент был влажный и грязный, им явно только что пользовались. А кто пользовался? Да вот и ведерко с раствором, а в полу свежий влажный квадрат. Карий наклонился и прочитал кое-как накарябанную надпись: «Хакф». Титула не было, только имя. Карий оглядел пол – на равных промежутках располагались маленькие могилы с кривыми буквами, они были такие маленькие, что в них мог поместиться только прах. А-а, теперь понятно, почему работает печь.

Карий сделал несколько шагов и наткнулся на таз с водой и кувшин. Он стал машинально умываться, кровь уже подсохла и стягивала кожу, это было неприятно. Тут же он нашел и переливчатый ламахуссу, такой мог носить только Сайр, да и то в праздник Большого Контакта. Одежда была новой, ненадеванной. Поверх аккуратно сложенного сайровского одеяния лежал Знак Высшей Власти Маифа – восьмиконечный цветок-колесо с загнутыми против солнца лепестками, выполненный из удивительного радужного металла.

Испачканная в крови одежда Кария промокла, он снял все и надел сайровский ламахуссу.

А потом и Высший Знак. Что делать дальше, он не знал. Подумав немного, он решил, что свою грязную одежду и мастерок следует бросить в печь, кувшин с тазом тоже, не место им на кладбище, не стоит смущать покой мертвых. Да, эти мертвы совсем, ни одного шанса у них нет.

Какого шанса? Ну да ладно, нужно пойти посмотреть, кто это там поет. Хорошо так поют.

Солнечный свет, проникающий в толщу зеленой воды, дробился и раскалывался на сотни светящихся жилок, подобных кровеносным сосудам. Над головою проносились стайки блестящих рыб, их тени пробегали по рукам и лицам двух мужчин, заключенных в прозрачный колокол, до середины заполненный водой. Лихорадочная дрожь, бившая Кария, передалась и Кадошу, только для него это была дрожь восторга. Он провел детство на берегу океана, и не раз ему доводилось нырять в глубину в поисках кораллов и съедобных моллюсков, но такой способ путешествия на дно ему не был знаком. Бородатый дикарь наслаждался погружением, любуясь представшим ему с изнанки морем. Над головой проплыла тень большой рыбы, справа открывался великолепный вид на скалу, поросшую удивительными подводными травами и цветами. Перед глазами проплывали сегменты металлических ферм. Сооружение, вдоль которого опускался колокол, походило на гигантский скелет жирафа, жуткий и неуместный среди покоя и гармонии жидкого мира. Все больше и больше давило на уши, в голове начало звенеть. Кадош не выдержал и спросил:

- Подожди, сейчас все увидишь сам, - Карий не видел ничего вокруг себя, он

сосредоточился на каком-то внутреннем своем напряжении, силясь удержать его, не дать ему выплеснуться под хрупкую конструкцию воздушного купола, чтобы не прорвать его.

И Кадош увидел. На каменистом дне, среди рыб и водорослей, возвышалась большая платформа в форме восьмиконечной звезды. В центре ее зрел лотос. Огромный белый лотос. По его серебристой поверхности пробегали золотые и изумрудные блики, скользили зыбкие, изменчивые тени, цветок пульсировал, и эта пульсация отражалась во всем окружающем водном мире. Рыбы и растения совершая свои естественные движения, поминутно вздрагивали, склонившись в сторону лотоса, будто стремясь прильнуть к нему, и сейчас же возвращались к исходным положениям, и снова вздрагивали. Будто лотос был большим сердцем в центре организма моря, повинующегося ритму этого дивного сердцебиения. Жирафий скелет обернулся гигантским жгутом артерии, идущей от лотоса вверх.

Металлические фермы остались над головой, ноги коснулись дна, а перед глазами предстал серебристый лотос во всей своей невероятной красоте. Множество жемчужных его лепестков, каждый из которых мог бы стать пологом для большого шатра, прильнули друг другу, плотно свившись в пышный бутон. Здесь было сумрачно, солнечный свет оседал где-то в мертвенных металлических конструкциях, отбрасывающих ломаные тени на волнистое дно и цветок. Лотос был безусловно живой, даже отсюда, сквозь мутноватую пленку колокола и толщу воды, было видно, как нежна его поверхность. Платформа тоже выглядела живой, она являла собой некий вид плотной, мощной органики, темной и тяжелой, более всего она походила на замершего спрута. Диаметр его превышал размеры хорошей городской площади, от него исходило ощущение силы и опасности.

- Асканья… - голос первого жреца был едва слышен, а то, что стояло в его глазах,

можно только увидеть, ни описать, ни понять, ни даже запомнить это нельзя.

- Двадцать лет, двадцать лет я искал эту формулу. А до меня ее искали тысячелетиями. Путь Белого Лотоса возник практически вместе с Маифом, то есть с нынешним Маифом. Над этим проектом работали все Сайры, без единого исключения. Я узнал о нем спустя три месяца после… после того, как стал Сайром. Поэтому я живу, поэтому жили все они. Но никому не удалось. Первые шли путем воссоздания материи, с большим или меньшим успехом им удавалось воспроизвести тела своих возлюбленных, они даже жили, одни как растения, а с другими и того хуже. Наконец, стало ясно, что дело в душе. Но где эта душа? Где искать душу умершего человека? Культы предков предполагают поддержание связи с духами умерших, иногда это приносит свои результаты. Но исследовать этот процесс, а тем более управлять им не удавалось никому.

- Подожди, подожди, - перебил его Кадош, - ты что, хочешь сказать, что все Сайры

- А ты что, еще не понял? Более того – все наши возлюбленные были сожжены в день

инаугурации. Рамоны не умеют любить, они умеют лишь пользоваться и творить иллюзию. А те, с которыми свершилось это чудо, становились Сайрами. Этого и не мог понять Буррах, впрочем, он не мог даже знать об этом.

- Да, он любил. Но Сард - это какая-то совсем особая история. Возможно, с ним

произошло что-то в Пустыне. Теперь, узнав об Амме, я, кажется, начинаю что-то понимать. Ну или, по крайней мере, могу строить какие-то версии. Выходит, что весь Маиф принадлежитЛучезарному. Причем он вторгся сюда обманом и получил полную власть. Чудовищную власть. Я верю в твоего Амму потому, что сам встречался если не с самим Огой, так с его слугами. Со слугами Рама. Я ЗНАЮ, что они есть абсолютное зло. Возможно, Сарду было дано знать другую сторону.

- Чего ты испугался, когда я рассказывал про изгнание Падших?

- Чего я испугался? Сейчас я расскажу тебе, и ты тоже испугаешься. – Разговор

происходил в том самом доме, где Карий в последний раз видел Асканью. За тем же самым бамбуковым столиком, в том же самом мощеном дворе, у того же самого чахлого фонтана. Под теми же небесами. Только Асканьи уже двадцать лет не было в живых, больше, чем ей было самой. – Восемь тысяч лет они контактируют с людьми. С Сайрами. Если бы они могли войти сюда, они бы уже давно вошли. Значит, не могут. Большие Контакты нечто вроде окна, то есть смотреть и обмениваться информацией можно, а воздействовать на физический мир нельзя. Гипотетически космос так огромен, что физически добраться с одного конца на другой невозможно. Саамелара рассказывала о тысячах освоенных миров и о миллиардах неисследованных. История Знающих Имена насчитывала сотни тысяч лет, если за такой срок они так и не добрались до этих миров, значит, эти миры в принципе недоступны. В один из таких миров Амма и заключил тех, что соединились с падшими духами, не знаю, как они сами себя называют. Связующим звеном были порталы, теперь их нет, если не считать те жалкие крохи, что достались нам. Но есть мертвые. Чем является их существование, не знает никто. Никто из людей. Но они могут знать это лучше нас. Ведь они в отличие от людей не утратили своих знаний и опыта. Более того, они соединяют в себе способности людей и способности духов. Духов зла. Вероятно, их мир так разнится с нашим, что даже физические его законы другие. Следовательно, мы не можем понять друг друга даже на языке математики. Они не могут предложить нам готовой формулы портала, который бы соединил наш мир и их. Но остается язык чувств. Вот им они и воспользовались. Вся кастовая система Маифа является какбы Лабиринтом Смерти для любви. Проходит сквозь лабиринт только истинная любовь. У Сайров достаточно возможностей и дерзости, чтобы помыслить о воскрешении своих возлюбленных. Восемь тысяч лет первые жрецы тщетно пытались вернуть сожженных служительниц кольца. Возможно, мне это удалось. Не потому, что я умнее всех, а потому, что я - последнее звено в долгой кропотливой цепочке. Если я вытащу Асканью, настоящую Асканью, а не какого - нибудь монстра, как это случалось с другими, то… То за ней придут они.

- Не понимаю, как это возможно? – Кадош был озадачен, и это очень мягко сказано.

- Я думаю, что они могут делать порталы, это не вопрос. Но им неизвестны координаты нашего мира, они не могут найти его в бесконечности космоса. Душа, вышедшая за пределы земной жизни, знает эти координаты. В данном случае это душа Асканьи. Я знаю ее координаты, потому что люблю. А они знают мои через прежних Сайров. Так понятно? – Карий ронял слова, как чугунные ядра, отрывисто и зло.

- Не очень. Но я понял, что Путь Белого Лотоса таит в себе угрозу.

- Не просто угрозу, этот путь таит в себе конец всей Земли, а может, и всей вселенной. Двадцать лет я участвовал в Большом Контакте, я мало помню, не хочу помнить, но у меня было время, чтобы понять характер этих существ – это неизмеримая злоба, бесконечная ненависть и я не знаю, что еще, но хорошего там нет абсолютно. Моего титула и мозгов достаточно, чтобы предположить их намерения.

- Да-а, протянул Кадош, - веселенькая история получается.

- Я? Я всего лишь дикарь задрипанный. А вот Амма может ответить. Более того, я

уверен, что он хочет ответить. Мне теперь понятен смысл всей моей истории. Я печальный пророк, я оказался гонцом смерти. Я думаю, что ты и сам уже понял, что нужно уничтожить лотос. Дверь можно закрыть, только уничтожив ее.

- Уничтожить, не дав родиться Асканье? – Карий уронил голову на скрещенные руки.

Они молчали целую вечность, лохматый дикарь и бледный первый жрец. Когда Карий

- Не я создал лотос, не мне и решать его судьбу. Но я знаю, что есть еще и вечная

- Да. Ты же понимаешь, что Амма сильнее всего этого, он даст тебе ответ.

ПРОЩАНИЕ

- Никак не могу поверить, что я участвую во всем этом, – говорил Ашур, глядя вниз, на

проплывающую под ногами нитку строящегося акведука. На самом деле это был не акведук, а энерговод, задачей которого было соединить Город Мертвых с Порт-Нагаром, Перст Рама с Белым Лотосом. Живительная солнечная энергия станет разрушительной силой, Перст Рама обернется против него же самого, использовав всю свою чудовищную силу в последний раз. Маиф будет уничтожен, а вместе с ним и вся древняя кровь Знающих Имена. Злой бог останется заперт в своей тюрьме, может быть, навсегда, а может, до тех пор, пока не придут новые рамоны и найдут способ открыть дверь. Может быть, это будет, но сейчас благословенному Маифу подписан приговор. – Ну, ладно я, - продолжал сетовать Ашур, - у меня выбора нет, против Сайра не попрешь. Но он-то сам как мог поверить во всю эту галиматью? По-моему, он попросту рехнулся. Да, ему конечно удалось вытащить Асканью, но мир-то зачем взрывать?

- Если он не сделает этого, тогда мир действительно погибнет, а так - только мы. –

- Посмотрите на него, - возмутился жрец, - МЫ! Да вы-то как раз в порядке

останетесь, ну, может, утонет пару сотен от наводнения. Но твой народ будет жить. А мы погибнем. Исчезнем, не оставив следа. И ради чего? Ради обезьян чернозадых, что -и?

- Да ничего, я привык. А Карий поверил своему опыту и Сарду.

- Кому он поверил? Сарду? Он что, и его заодно родил, они теперь с Асканьей близнецы однолотосные?

- Нет, Сард сам пришел. Он приснился Карию, приснился и рассказал о Лотосе все в

деталях, он подтвердил все догадки Кария. А еще он рассказал, что те узнали про лотос только на последнем контакте, следовательно, образовался временной зазор, они начали позже Кария на три месяца. Эти три месяца и есть подарок Аммы.

- Подарок Аммы! Да на кой он нужен, такой подарок? И вообще, может, это бред

все. Ну как можно принимать решение о смерти своего мира на основе снов? Ребята, вы абсолютно сумасшедшие. Психи и придурки.

- Хорошо, мы придурки. Ну, а ты-то почему с нами?

- Как это нет, есть. Ты единственный знаешь правду, никто не догадывается, что их

ждет смерть. Ты можешь убежать на материк и недурно там устроиться.

- Ну значит, я тоже придурок, просто полный идиот. С придурками жил, с придурками и помру.

От горизонта до горизонта, насколько хватало глаз, расстилалась красновато-бурая

равнина, и лишь на севере синели тени гор великого Сумукана. Лазоревая нежная ткань неба с изумрудным отливом, расцвеченная тоскливыми криками птиц, была беременна закатом. Высоко над головою, собравшись стаями в центре небосклона, будто сошедшиеся на тайную вечерю, клубились зеленоватые облака. А внизу проплывали серебристые ссоровые дубравы с осиными гнездами рунтовских поселений, пурпуровые заросли сантанов и стройные кипарисовые рощи, разбросанные здесь и там в бескрайности Великой красной степи, прячущие в своей сени беспокойные становища кочевников. По левую руку в сладостной истоме уставшей от любви рыжей тигрицы нежилась полноводная Ра, заботливая мать и щедрая подательница благодатной влаги. Парим, хмельной Город Радости, с его пышной зеленью и бело-золотистой вязью мостов и акведуков, остался далеко позади. Впереди путешественников ожидал изумрудный соленый Порт-Нагар, его парящие влагой мощеные мостовые, золоченые статуи на пилонах городской стены, шумная гавань, пестрые рынки и тихие тоннели переулков, оканчивающихся тупиками отгороженными под загоны для скота. Сиреневый теплый ветер ласкал разгоряченную плоть, разряжая сердце, давая разуму возможность раскинуться подобно крыльям степного кондора, зависшего на восходящих струях нелепого воздуха, и впустить в себя вселенную, мир и красоту. Печальную красоту угасающего мира. Благословенный Маиф цедил по капле драгоценное время, как золотое вино, никуда не торопясь, как не спешит никуда пламя свечи, не знающее, что скоро ему придется умереть.

- Карий, - голос был легок, как дуновение ветерка-мальчишки, - Карий, спасибо тебе.

- За то, что ты дал мне возможность еще раз увидеть, все то, что я любила.

Великий Мардук, хозяин степей, повелитель охоты, господин войны, белый степной орел парил над благословенным Маифом. Под его могучими крыльями проплывали степенные клубистые облака и стайки суетливых птиц. Отсюда, с небес, мир, именуемый Маифом, казался лодочкой, свернутой рукой ребенка из желтоватого пергамента, что несется по просторам лазурного океана куда-то к неведомой цели, к вечному счастью. Золотистая клякса острова была подобна сонному зверю, нежащемуся в лучах близкого к закату солнца. Полноводная Ра вздыбилась мутным темно-зеленым хребтом, вправо и влево разрастается пышным лишайником Сумеречный лес, полный пчел и лекарственных трав. Темнеют красные степи - бока животного, ослепительно сверкают вершины Великого Сумукана, отделенного узкой полоской сизых холмов, что в степи зовутся Репейными Горами. На востоке возвышается бледное плато, хранящее в своем чреве древние тайны исчезнувшей расы Знающих Имена. Дремлет блистающее ледяной белизной чудовище-хранитель Маифа - Перст Рама, погребальная пирамида солнечных жрецов, хранящая память веков, дарующая жизнь и смерть. Но сон древнего исполина не лукав, башня действительно спит. Энергия солнца, питающая монстра, течет-струится искристым потоком меж песчаных блоков безводного акведука, направляясь в Потр-Нагар.

В прозрачной воде полощутся стоящие на рейде огромные плоты. Их темные многоэтажные тела дышат уверенной в своей безнаказанности жизнью, вздыхают о чем-то тяжко пряные трюмы, освобождаемые от грузов вереницей усталых молчаливых рабов. Изумрудная лагуна кичится изыском ажурных теней стройных пальм, что резче и резче проступают на золотом песке в неверном свете заката.

Чуть поодаль, в сторону рассвета, маячит решетчатый жирафий скелет из блестящего металла - "Живая Вода", так именуется этот новый монстр, произведение человеческого гения. Шимту, властная над смертными и богами, будто в насмешку определила "живой воде" дать забвение великой древней культуре. У подножья стального жирафа, скрытая толщей воды, назревала гнойным волдырем Смерть. Смерть Маифа.

Тяжелая восьмиугольная туша основания, от которой три месяца назад оторвался Белый Лотос, вернувший Асканью, теперь вспухла, подобно утопленнику, налилась едкой желчью, ритмично пульсируя. Ритм толчков завораживал, все убыстрясь.

Их было только тридцать. Тридцать аннунаков, и лишь один знал правду, один аннунак и еще трое - воскресшая жрица кольца Асканья, Сайр Карий, повелитель Маифа, и чернокожий дикарь по имени Кадош.

Закольцованный энерговод обнимал древним змеем воспаленное место, вздыбивше дно залива, червоточину самого времени и пространства. Лишь пятнадцать прозрачных куполов подле энерговыходов - каменных стволов, направленных точно в центр зреющего галактического портала. Из участников действия доподлинно знали о тех, что стремятся ворваться в этот мир, только Карий, двадцать лет встречавшийся с Рамом и Асканья, погибшая, сожженная и погребенная, а ныне воскресшая. Кадош только веровал. Веровал истинно. Но есть разница между верой, самой живой и искренней, и знанием. Ашур не верил и не знал, он просто сделал выбор дружбы и любви.

Они полезли. Это случилось будто незаметно, как-то естественно и легко. Они стали просто отпочковываться от гнойного основания. Их темные изменчивые тела изгибались под невозможными углами, липкие красные конечности, более похожие на щупальца, выпрастывались, бросаясь в пространство, выпуская мутные облака. И глаза. Золотые, искристые, невероятно красивые и безумно жестокие. Их взгляд вгрызался в мягкие человечьи тела, укрытые лишь неверными пузырями воздушных колоколов, взрывая хрупкую плоть миллионами заржавленных стержней, каждый из которых вставлялся точно в центр нервного узла и правил там злобный бал БОЛИ.

Асканья еще до того, как стало возможным разглядеть первого пришельца, уткнулась в плечо Кария, тихонько завыв. Он тряхнул ее, но увы, было уже поздно. Только отчаянье, БЕЗУМИЕ и БОЛЬ были в ее глазах. Асканьи больше не было, остался лишь бессмысленный комок страдания. Карий схватил ее за плечи, открыл всю свою сайровскую восстанавливающую систему, отдал ей всю свою энергию Мо. Но все тщетно. Безумие всосало и его.

Неведомо как, в последнем отчаянном вздохе отдал приказ:

Пятнадцать энергопушек вгрызлись всей мощью солнца, накопленной за тысячелетия.

На что это было похоже? Кто же знает… Представьте себе все свои кошмары, помножьте их на ужасы ближних и на страхи соседей, добавьте к этому всю грязь и страх всех войн, что пережило человечество, приправьте все своей фантазией, фантазией человеческого гения, и вы получите приблизительный отпечаток с мозга тех, кто не успел понять, что же происходит, но кто успел нажать на гашетку.

Банальный ядерный гриб. Его цветение не было эффектным по той причине, что солнце не осветило сей исторический акт, а свидетелей не осталось. Да и были ли они? Что успели осмыслить те, что погибли в агонии рвущейся физики?

"В те далекие времена, когда люди еще не жили племенами, пришла на землю великая тряска и большая вода. Задул самый сильный ветер из ветров, пошел дым, и полетела пыль с гор. Так было много дней и ночей и еще много дней и ночей. А потом вдруг все затихло. Не было больше ветра, но пропал воздух. Стало очень трудно дышать, и умерло много людей. Вдруг опять задул ветер, загремел гром, затряслась земля, и покатились по суше большие волны воды. Остались живы только те люди, которые забрались высоко на утесы.

Ушла большая вода, и по земле запрыгали рыбы, такие, каких еще никто никогда не видал. Спустились люди с высоких утесов и удивились. Там, где были холмы, стали долины, а на месте прежних долин выросли холмы."*

Солнце торопилось к зениту в холодной снежной стране, стремясь расколоть ледяной плен на мириады жемчужных осколков, размыть, растопить грязный снег тротуаров и мохнатые одеяния деревьев городского парка, освободив их из плена хрустального инея. Как сумасшедшие кричали птицы, призывая весну. Им вторили мелодичные электрические переливы подмигивающих цветными огнями флаеров. Стальная синь неба, вызолоченная солнцем и наряженная огромными белыми облаками, отражалась в бесконечных гладких поверхностях небоскребов, растворяя их, делая призрачными и невидимыми. В глаза катила весна третьего тысячелетия от рождества Христова.

Меж небоскребов, не замечая их рыхлых теней, среди грязного снега, гомона птиц и носящихся в воздухе крикливых машин нежился в зыбком золоте теплых лучей островерхий готический храм. Покойно смотрели ангелы, озаряя прохожих безмятежным теплом и любовью своих улыбок. Змеистые химеры казались довольными и глупыми, будто впали в некий приятный транс, расплавивший и изменивший саму их природу. Огромные витражи переливались сине-зеленой радугой, отчего внутреннее пространство церкви казалось подводным миром, волнуемым ветром органной музыки. Величественные и в то же время страстные звуки выносили притихшие души вон из замерших прихожан, мужские голоса хоралов возвращали сердца умам, соединяя всех присутствующих в единое трепещущее существо, замирающие в сладостном ожидании еще большего единства с миллиардами умерших и живых.

- Господи! Ниспошли Дух Твой, чтобы обновить лицо нашей земли.

- - Мама, мама! Никитка свечку грызет, - вскрикнул мальчик лет пяти, обращая

внимание своей родительницы на занятие ее младшего сына, одетого в белую кружевную рубашку и такой же белый чепчик, и сидящего на руках счастливого папаши. Карапуз самозабвенно сосал и кусал большую веретенообразную свечу едва не больше его самого, пуская слюни и пузыри.

- А-а, Никиточка, - шептала мать, - это свечка, ее не надо кушать, тебе ее дал Иисус,

чтобы ты помнил о своем крещении, а ты ее в рот. - Женщина достала салфетку и вытерла малышу слюни. Отец счастливо улыбался, а Никиточка все настойчивей стремился поймать свечу маленькими ладошками, пытаясь вырвать ее из отцовских рук и употребить по назначению, то бишь снова засунуть в рот. Священник, вставший для последнего благословения, улыбался во все тридцать два зуба, глядя на упражнения новокрещенного гражданина церкви.

- Идите с миром, служба совершилась. Да благословит вас всемогущий Бог во имя

СЛОВАРЬ

АБАКА – так называли царей в некоторых странах Африки, в основном это были феодалы с небольшими земельными наделами и ограниченным количеством вассального населения. Более правильная транскрипция –«кабака».

АММА – Бог-создатель в мифологии дагонов, единственный Бог. Существует множество вариантов мифа о сотворении мира, автору наиболее симпатичен тот, что приведен в романе.

АНУННАКИ – в шумерской мифологии так называют высших божеств, решающих судьбы мира на совете путем голосования, это семеро богов-законодателей. В других источниках ануннаками называют подземных богов. В романе ануннаки - высший ранг рамонов. Уже с тридцати пяти лет рамоны практикуют регулярные циклы омоложения. Дожив до ста лет, любой игиг может отправиться в Немую Пустыню. В среднем там проводят год-полтора. Примерно треть возвращается, обретя способность перемещаться с помощью порталов. Теперь они зовутся ануннаками, каждый получает собственный дом с большой лабораторией, открытый доступ к любым материальным возможностям Маифа и почти ко всем материалам библиотеки. Ануннаки свободно выбирают вид деятельности, не подчиняются никому, кроме непосредственно Сайра. Морфингов из людей делают только ануннаки. На какие-то должности (библиотекарь или гуру в монастыре) назначаются Сайром соответственно устремлениям самих ануннаков. В Париме они официально не пользуются никакими привилегиями, там равны все рамоны, но женщины чаще предпочитают их. Ануннаки умирают в возрасте от ста семидесяти до двухсот лет по воле Сайра, то есть по одному его мысленному пожеланию. Контролирование их численности является обязанностью сайра перед Рамом.

АРЕКА – арека-катеху – пальма, влажные тропики (Америка, Азия, Африка, Австралия и Океания), до тридцати метров высотой. Культурное растение, в диком состоянии неизвестно. Плод - костянка, четыре-пять сантиметров, покрыта оранжевыми волокнами, мякоть волокнистая, несъедобная. Семя конусовидное три сантиметра высотой, шириной – два, желтовато-красное, с характерным сетчатым рисунком. Плодоносит до тридцати пяти лет. Из семян (орехов) получают мастику для жевательной массы, употребляется населением как стимулирующее и наркотическое средство. Также из семян получают некоторые алкалоиды, применяемые в медицине и ветеринарии, дубильные экстракты и красную краску. Верхушечные почки используются для салатов и маринадов. Крупные листья (1 –2 м) могут быть использованы для постройки жилища.

АРЕНГА – сахарная пальма, произрастающая во влажных тропиках, семь-двенадцать метров высотой. Соцветия достигают полутора-трех метров, цветение происходит на десятый- двенадцатый год, непрерывно продолжается два года, плоды зреют три-четыре года, по созревании последнего пальма гибнет. При подсочке с одного соцветия собирают пять-семь литров сахарного сиропа (20% сахара) в сутки в течение пяти месяцев.

БАТА – так называют барабаны афрокубинцы. Бата – это три священных барабана, которые звучат только на самых сокровенных религиозных обрядах йорубских лукуми и некоторых других народов афрокубы. Олобата (барабанщики) стучат только руками, любой другой способ считается грехом, осквернением бата. Барабаны бата считаются священными живыми существами, они разговаривают, и нигерийцы их действительно понимают.

БОНАНГ – индонезийский ударный инструмент. Представляет собой набор из двенадцати бронзовых гонгов, укрепленных на прямоугольной деревянной подставке, которую покрывают богатой резьбой. Гонги располагаются горизонтально, в два ряда, по ним ударяют деревянными колотушечками, обшитыми мягкой тканью

БАРКЛОЗ – негритянская этническая одежда из волокон дерева сизаль.

БАЙРУМ – или байрам, воин с сетью в древнем Междуречье.

БЕРСЕРКЕР – в европейском эпосе это великан, наделенный огромной физической силой, но не умом.

БЕТЕЛЬ – в острые, пряные по вкусу листья бетеля заворачивают кусочек плода арековой пальмы, добавляют немного гашеной извести и жуют. Жевание бетеля очень распространено на Новой Гвинее и во многих других районах тропиков.

БИОН – авторское слово, растительная электроника высокой сложности. Белый Лотос, воскресивший Асканью, тоже является бионом.

БОНИАН – хлебное дерево, бумажное дерево, священное дерево Бо, удивительное растение, имеющее один основной ствол и сотни ложных, которые на самом деле являются корнями, почитается как священное дерево во многих древних культурах мира. На самом деле это просто фикус, только очень большой.

ВАКИР – воинское звание в древнем Междуречье, офицер, то же, что и угула. В романе вакир-офицер, угула-командир.

ВИФАЛ – авторское название, смысл подробно разъяснен в главе «Берсеркер».

ГАДАТЫ – в романе – жреческая каста, выращивающая лен и производящая льняную одежду для рамонов и дабисту. Слово произошло от шумерского gada – лён.

ДАБИСТУ – dadistu(m) по-шумерски или kesertu(m) по-аккадски значит «посвященная», жрицы любви, наложницы бога, только для жрецов или членов царских семей. Общество относилось к ним неоднозначно. Шумерские женщины жили очень закрыто, как мусульманки, не выходили на улицу без покрывала, не имели права голоса и юридических прав (в древнем Междуречье было очень развито гражданское право), поэтому дадисту, не прячущие своей красоты и имеющие хорошее образование, многими осуждались. Тем не менее, из женщин только они обладали правом собственности, их дети могли рассчитывать на успешную карьеру и высокое социальное положение, тогда как дети, рожденные без отцов, оказывались вечными изгоями, людьми самого низкого сорта. Реально положение дадисту было даже выше, чем у греческих гетер. Впоследствии культ служительниц Инанны широко распространился и извратился во многих странах. Это широко известные ныне культы Иштар, Астарты, Кибелы.

В романе - каждый год в степь отправляются игиги, они приводят от племени по одной девушке, иногда две. Каждое племя посещается раз в три-четыре года. Отбираются красивые, магически одаренные девушки. В Париме их посвящают Инанне. Каждая дабисту имеет собственный дом, слуг, здоровьем и красотой занимаются нин-дин-гир. Женщины обучаются искусству иллюзий, танцу, пению. Старшие обучают младших по желанию или по приказанию второго жреца - управителя Парима. Женщины выступают публично, соревнуясь друг с другом. Подобные фестивали проводятся часто, кроме того, любая жрица может в любое время подготовить собственный спектакль и пригласить на него тех, кого сама захочет видеть. Возлюбленных женщины выбирают по собственному желанию, однако, если дабисту не имеет желания выбирать возлюбленных, она исчезает вскоре, или же ее призывает Инанна (что означает костер). К сорока, сорока пяти годам на костер отправляются все. Сожжение происходит раз в год в праздник Инанны, оно символизирует небесный брак Рама и Инанны. Считается, что сожженные жрицы возрождаются в степи, среди кочевников, и вновь попадают в Парим, поэтому они называются "жрицами кольца". При посвящении на руку жрицы надевается золотое кольцо, являющееся символом этого возрождения. Эта идеология также сглаживает возрастную несправедливость, придавая жрицам особый романтическо-трагический ореол. Дети, рожденные жрицами, посвящаются Раму и Инанне соответственно полу.

ДИАДИМА – именно диадимами увенчан в Ветхом Завете и Апокалипсисе апостола Иоанна древний змий, убийца с первых дней (дьявол). В романе - это приспособление для чтения и записи вифалов.

ДЖОУК – двор, подобный атриуму, в индийских домах, в романе это театр или эстрада.

ИГИГ – пятьдесят основных богов в шумерской мифологии, имеющие право голоса на совете, но всецело подчиняющиеся ануннакам. Тысячи других шумерских богов, божеств и божков ничем не отличаются по положению от людей.

ИНАННА – шумерская богиня любви, жена, дочь и даже внучка верховного бога Энлиля. Впервые Энлиль овладел своей дочерью Инанной силой, за что был изгнан богами в подземное царство. Но Инанна отправилась за ним, по дороге он трижды встречал ее в образе мифических чудовищ и трижды овладевал ею силой или обманом. В результате родились три бога-чудовища, один из них бог луны. Далее Инанна проходит через семь ворот, в уплату за проход оставляя по предмету одежды, владычица подземного царства убивает ее и вешает на крюк. Никто из богов не хочет помогать Инанне, только Энки отправляет в преисподнюю двух мух – кургура и галатура, снарядив их живою водой и травами бессмертия. Они избавляют владычицу подземного царства от родовых мук, за что она отдает им тело Инанны, но требует замену. Инанна после долгих колебаний предлагает своего возлюбленного, пастуха Думузи, который в ее отсутствие сел на трон. Существует очень много вариантов этого мифа. Приведенный здесь представляется автору наиболее полным и достоверным.

В романе же мифологическая история несколько проще. Инанна приходиться дочерью Рама и Наму (Наму – мать самого Рама), большинство богов Маифа являются детьми Рама и Инанны. Каждый год в день летнего солнцестояния (после него в тропиках начинается сезон дождей) в ознаменование божественного брака Рама и Инанны сжигают дабисту (огонь – Рам, дабисту – Инанна). Считается, что каждая дабисту возрождается вновь среди кочевников, и этих возрожденных девушек и забирают рамоны в Город Радости. Все остальные касты перерождаются только внутри своей касты. Рамоны также вновь возрождаются рамонами, кроме Сайра. Кочевники, ставшие байрумами, возрождаются снова кочевниками.

ИШУЛАНУ – бог, придворный садовник Энлиля. В романе – садовник Рама, ему служат садовники и виноградари, обслуживающие Парим. А в Городе мертвых садов нет.

КАДОШ – В древнееврейском языке это слово означает «святой».

КОЛЕБАС, или колебаса – высушенная тыква, из которой делают посуду – миски, бутылки, ложки и т. д. Самый большой калебас достигает обьема 40-50 литров, самые маленькие вмещают лишь несколько наперстков.

КАР – примерно шесть локтей, или три метра. (город Ура, Вавилон)

КАУРИ – красивые раковины небольшого размера, которые использовались в странах Африки в качестве денег, напоминают змеиную голову, за что на Руси были прозваны ужовками.

КИМВАЛ – (греч.) струнный ударный инструмент: плоский трапециевидный корпус с натянутыми на верхнюю деку металлическими струнами. Звук извлекается ударами двух деревянных колотушечек по струнам и щипками.

КОМПЛЮВИЙ – (греч.) прямоугольное отверстие в крыше атриума над бассейном, используется для освещения и сбора дождевой воды.

ЛАБИРИНТ СМЕРТИ – (здесь) испытательный полигон, проверка на выживание. В лабиринте две тысячи механических ловушек, три с половиной тысячи – психомагических, семь тысяч манекенов и огромное количество монстров-морфингов, голодных и безумных. В лабиринт попадают из Перста Рама, выходы есть по всему внешнему периметру, где расположены порталы. Задача претендента на звание рамона – пройти от входа до любого выхода живым. Никаких правил, никаких оценок, любое оружие, единственное правило – выйти живым. Из лабиринта выходит примерно треть претендентов. Входят в лабиринт в двадцать пять лет после ряда магических и научных экзаменов.

ЛАМАНТИН – морская корова, ныне вымершее животное, в Нигерии действительно водилась и была промысловым животным.

ЛАМАХУССУ – завертка из полотнища, покрытая цветными флажками из цветной пряжи или ткани у жрецов города Ура (Вавилония). В романе это одежда рамонов – льняная туника, шитая золотом или серебром, в зависимости от ранга, все узоры строго «канонические», то есть определенные в табели о рангах.

МАИФ – название большого острова-континента, где развивается действие романа. Заимствовано из «Розы Мира» Даниила Андреева.

МАНГОВАЯ СОЛЬ - манговые деревья сжигают, пепел помещают в большие корзины, промывают водой; эту воду собирают и выпаривают из нее соль.

МАРДУК – центральное божество вавилонского пантеона. В аккадской космологической "Энума элишь" рассказывается о возвышении Мардука над другими богами. Когда Тиамат, супруга Апсу, намеревается отомстить богам за убийство своего мужа, всех богов охватывает страх, один Мардук согласен сразиться с войском Тиамат. Мардук вооружается луком, дубиной, сетью и в сопровождении четырех небесных ветров и семи бурь, созданных им против одиннадцати войска Тиамат, вступает в сражение. Он вгоняет в разинутую пасть Тиамат "злой ветер", так что та не может закрыть рот, поражает ее стрелой, расправляется с ее свитой, отнимает Таблицы судеб, становясь, таким образом, верховным божеством. Этот миф побудил автора сделать Мардука богом ветра и войны.

МАТОКЕ - бананы матоке срывают зелеными. Для того чтобы превратить жесткий плод в мягкое и душистое пюре, требуется от трех до пяти часов. Матоке очищают от кожи изогнутым ножом, заворачивают в зеленые банановые листья и перевязывают веревкой, сплетенной из сухих банановых листьев. Пакеты с матоке укладывают в горшок с уложенными внутри банановыми листьями, заливают водой и ставят на огонь. Через два часа его нужно вынуть и, не открывая, размять содержимое. Далее процесс варки возобновляется. Когда бананы становятся очень мягкими и приобретают золотистый оттенок, еда считается готовой.

МБАРАКИ - латиноамериканское народное название маракасов.

МОРФИНГ – перевоплощенный. Искусственно созданное существо. За основу берется человек или другое животное – это называется «материал». К материалу прививаются зерна разнообразных животных или растительных организмов. В результате получаются русалки, сирины и берсеркеры, а также любое другое существо, которое придумается и удастся ануннаку. Производство морфингов – это своего рода высокое искусство, доступное лишь ануннакам, являющееся истинной их страстью и смыслом жизни. В образ морфинга автор закладывал образ неуемной жажды человека переделывать ближнего своего по своему вкусу и разумению. Оглянитесь вокруг, и вы увидите множество морфингов.

МОНАСТЫРЬ – дети, рожденные дабисту, посвящаются богам, мальчики - Раму, девочки - Инанне. Девочек подбрасывают в степь, если кочевники найдут ребенка, он считается даром богов. Некоторое количество девочек отправляется в деревни матерей, чтобы они стали матерями. Всех мальчиков отправляют в деревни матерей. До четырех-пяти лет происходит отбраковка: слабые и лишенные магического дара становятся рабами и "материалом" для экспериментов рамонов; сильные, но не очень умные отправляются в Порт-Нагар, в отряд берсеркеров. Прочие до семи лет живут с матерями, которые обучают детей природной или созерцательной магии. Далее они попадают в монастырь для уже серьезного обучения. Монастырь расположен в Городе Мертвых. Правила в монастыре самые строгие, наказания жестокие, заболевших не лечат, в результате - высокая смертность. С двадцати лет юноши становятся лаборантами рамонов и даже могут заниматься самостоятельными исследованиями или экспериментами. С двадцати двух до двадцати пяти монахи впервые посещают Парим и отправляются в путешествие на материк. В двадцать пять - ряд экзаменов и Лабиринт Смерти. Выжившие становятся рамонами.

НАМТАР – NAM – идеограмма судьбы в форме летящей птицы (гадание по полету).

Nam

(-tar) – шумер. – судьба, рок. Намтар – некто, определяющий мою судьбу, посланец владычицы преисподней, «Ангел смерти». Для кочевников Намтар - это некое личное божество, отвечающее за личную судьбу и поступки, для рамонов – просто служебный дух. Автор видит в намтаре служебного беса.

НАММУ - "Мать, давшая жизнь всем богам", аккадская мифология. Энки и Нинмах слепили людей из глины "Абзу" и вод подземного мирового океана. К процессу создания человека была привлечена Намму. Людей создали для того, чтобы они трудились и обслуживали богов.

НГАНГА или мганга, африканский колдун, целитель.

НГИНИРИИЗА - имя шумерской дадисту, встречается на глиняных табличках.

НИНУРТА - бог - верховный земледелец (шумер.)

НИН - ДИН -ГИР - (шумер.) жрицы, служительницы Кубабы (Кибелы). В романе жрицы-целительницы. Собирание дикорастущих лекарственных трав и их выращивание. Изготовление лекарств и косметики. Медикаментозное и магическое лечение. Гинекология. Протезирование зубов. Психология. Их секреты являются тайной для всех, кроме рамонов. Обслуживают они только дабисту. Снабжали рамонов травами. Прочим продавали свои услуги в очень ограниченном количестве.

НИНСАР (шумер.) - дочь Энки и Нинсикилы, богиня лекарственных растений

ОМВЕСО - это очень древняя игра. Эту или очень похожую игру - манкала знают не только в Африке, но и во многих других странах на других континентах. Только в Африке существует более 90 разновидностей манкалы. Ее иногда называют национальными шахматами. В Марокко подобная игра называется "сиг". Доска, которую рисуют на песке, состоит из 48 лунок, расположенных в четыре ряда. У туарегов песчаная доска имеет 36 лунок. У каждого игрока по тринадцать фишек, сделанных из камня, кусочков дерева или верблюжьего помета. В Ганге эта игра называется "вари". У нигерийских хауса в разновидность манкалы играют и мужчины и женщины, только правила мужской игры сложней. У западно-африканских Фанов похожая игра называется "кали", в Либерии ее зовут "поо", в Сенегале - "капо-кунго". Интересно, что одна из разновидностей популярна у нас в Казахстане ("тогуз-кумалак") и в Киргизии (тогуз-коргол"). Название "омвесо" обозначает как игру, так и игральную доску. Коричневые зерна, которыми играют, называются "эмпики" (их можно заменить камешками, фасолинами, косточками вишни и т. п.). всего в игре участвуют 64 эмпики, играют в омвесо вдвоем или командами, у каждого игрока команды по 32 эмпики. Деревянная доска состоит из четырех рядов по восемь лунок, игрок контролирует два ряда справа или слева. Переброска фишек из лунки в лунку идет против часовой стрелки. В ходе движения можно "есть" чужие фишки, если ваша эмпики попадает лунку, напротив которой обе лунки противника заполнены. Суть игры состоит в том, чтобы захватить как можно больше фишек противника и лишить его способности к сопротивлению. (Б. Асоян. "Все еще удивительная Африка")

ПАЙРИКИ - злые феи, или ведьмы, более известны под новоперсидским названием Пери. В романе – маленькие духи, служащие дабисту, помогают создавать иллюзии.

САРДАНАПАЛ - (в романе - Сарденапал) персидский царь, совершивший самосожжение, будучи побежденным.

СУБАТУМ - subatu(m) - набедренная повязка, так же называли вообще одежду и ткань, большое полотнище, оборачиваемое вокруг туловища туникой ("Люди города Ура." Дьяконов)

УГУЛА - титул главнокомандующего. На самом деле то же, что и вакир.

ШАМАШ - аккадский бог солнца и правосудия.

ШИМТУ - (Вавилония) индивидуальная судьба, «внешняя душа». Понятие, аналогичное доисламскому - Манада, арабскому - Манат, наботейскому Мануту.

ЭДАПАТУМ - edappatu(m) - обрядовые льняные одежды жрецов Шумера. Здесь - наряд посвящения дабисту - белое парчовое одеяние с большой короной в форме кленового листа, богато убранное алмазами и жемчугом, одеваемое дабисту при посвящении и в день сожжения.

ЭРЕНГИШАЛЬ - в шумерской мифологии - Эшеркигаль - владычица царства смерти (Куру), сестра Инанны. Миф, связанный с нею, приведен в пункте "Инанна".

ЧАСТЬ 2

* фамба – у африканских народов - дом, в котором собираются старейшины.

* буру – 6,35 га.

* Народная сказка одного из племен центральной Африки.

* Великая тряска и большая вода - так называется австралийская народная сказка. (Сказки народов мира. Москва, "Детская литература" 1990.)